Чарльз Дарвин - Путешествие вокруг света на корабле «Бигль»

Эта долговечность – в высшей степени замечательный факт его истории; она обусловлена наличием плотного, в несколько дюймов толщиной, слоя известковых веществ, целиком образованного в результате последовательного нарастания и отмирания маленьких моллюсков Serpula , а также некоторого количества морских уточек и нуллипор [377]. Эти нуллипоры, твердые, очень просто организованные морские растения, играют аналогичную и весьма важную роль в защите верхней поверхности коралловых рифов, лежащей в бурунах и позади них, там, где настоящие кораллы во время роста массива наружу гибнут под действием солнца и воздуха. Эти ничтожные органические существа, особенно Serpula , оказывают величайшую услугу жителям Пернамбуку: без их защиты песчаниковая отмель уже давно была бы неизбежно размыта, а без отмели не было бы гавани.

19 августа мы окончательно покинули берега Бразилии. Слава богу, мне никогда больше не придется бывать в этой стране рабства. И по сегодняшний день, если я слышу отдаленный вопль, он с мучительной живостью напоминает мне те чувства, какие я испытал, когда, проходя мимо одного дома в Пернамбуку, слышал жалобные стоны, и мне только и оставалось думать, что там пытают какого-нибудь несчастного раба; но при этом я сознавал, что беспомощен, как дитя, и не в состоянии даже протестовать. Я подозревал, что то были стоны истязаемого раба, ибо в другом подобном случае я знал, что это было именно так. Под Рио-де-Жанейро я жил напротив одной старой дамы, которая держала у себя в доме тиски, чтобы давить ими пальцы своих невольниц.

Я останавливался в одном доме, где молодого слугу-мулата ежедневно и ежечасно так ругали, били и мучили, что это привело бы в отчаяние и самое терпеливое животное. Я видел, как маленького мальчика, лет шести или семи, трижды ударили хлыстом (прежде чем я успел вмешаться) по обнаженной голове за то, что он подал мне воду в не совсем чистом стакане; я видел, как отец его весь дрожал от одного только взгляда своего хозяина. Все эти жестокости я наблюдал в испанской колонии, а испанцы, по общему мнению, обращаются с рабами лучше, чем португальцы, англичане и другие европейцы. В Рио-де-Жанейро я видел негра, который боялся отвести удар, направленный, как он полагал, ему в лицо. При мне один добросердечный человек собирался разлучить навсегда мужчин, женщин и малых детей многих семейств, проживших вместе долгие годы.

Я не стану даже упоминать о многих удручающих жестокостях, о которых слышал из достоверных источников; я не упомянул бы даже приведенных выше возмутительных подробностей, если бы не встречал людей, которые до того ослеплены природной веселостью негров, что готовы считать рабство злом терпимым. Такие люди посещают по большей части дома высших классов общества, где с рабами, исполняющими обязанности домашней прислуги, обычно обращаются хорошо; но они не жили, как жил я, среди низших классов. Подобные расследователи, пожалуй, расспросят самих рабов об их положении; они забывают, что раб должен быть уж вовсе туп, если не учтет возможности того, что ответ его достигнет ушей хозяина [378].

Утверждают, что собственная выгода рабовладельца предотвращает чрезмерную жестокость – как будто собственная выгода хозяев защищает наших домашних животных, которые способны возбуждать ярость своих свирепых владельцев в гораздо меньшей степени, нежели деморализованные рабы. Этот довод и вызвал благородный протест знаменитого Гумбольдта, который привел разительные примеры. Часто пытаются извинить рабство, сравнивая положение рабов с положением наших неимущих сограждан; если страдания наших бедняков вызываются не законами природы, а нашими учреждениями, то великий грех и на нас; но я не вижу, какое это имеет отношение к рабству; на тех же основаниях можно было бы защищать употребление тисков для зажимания пальцев в одной стране, доказывая, что в другой стране люди страдают от какой-то страшной болезни.

Те, кто участливо относятся к рабовладельцу и равнодушно – к рабу, никогда не ставят себя, по-видимому, в положение последнего; какая унылая перспектива, нет даже надежды на перемену! Представьте себе, что над вами вечно висит опасность того, что жену вашу и ваших маленьких детей – существа, которых Природа даже раба побуждает назвать своей собственностью, – оторвут от вас и продадут, подобно скоту, первому, кто подороже заплатит за них! А ведь такие дела совершают и оправдывают люди, которые исповедуют «люби ближнего, как самого себя», которые верят в бога и молятся о том, чтобы его воля была исполнена на земле! Кровь закипает в жилах, и сердце сжимается при мысли о том, какая огромная вина за это – и в прошлом и в настоящее время – лежит на нас, англичанах, и потомках наших, американцах, с их хвастливыми криками о свободе; но меня утешает мысль, что мы в конце концов принесли бо́льшую жертву, чем какая бы то ни была другая нация, чтобы искупить свой грех [379].

В последний день августа мы во второй раз бросили якорь в Порто-Прае на архипелаге Зеленого Мыса; оттуда мы направились на Азорские острова, где задержались на шесть дней. 2 октября мы достигли берегов Англии, и в Фалмуте я покинул «Бигль», добрый кораблик, на борту которого я прожил почти пять лет.

Наше путешествие пришло к концу, и я хочу сделать краткий обзор тех выгод и невыгод, горестей и радостей, какие были связаны с нашим кругосветным плаванием. Если кто-нибудь, перед тем как предпринять долгое путешествие, спросит моего совета, то ответ мой будет зависеть от того, имеет ли этот человек определившуюся склонность к какой-нибудь отрасли знаний, которая могла бы таким образом получить дальнейшее развитие. Несомненно, испытываешь глубокое удовлетворение, созерцая разные страны и расы рода человеческого, но удовольствие, доставляемое этим созерцанием, не уравновешивает неприятностей. Необходимо при этом рассчитывать на жатву в будущем, каким бы отдаленным оно ни было, – когда созревшие плоды принесут свою пользу.

Некоторые лишения из тех, какие придется испытать, очевидны; так, например, лишаешься общества всех старых друзей и не видишь тех мест, с которыми так тесно связаны дорогие воспоминания. Впрочем, лишения эти со временем отчасти облегчаются неисчерпаемой радостью предвкушения долгожданного дня возвращения. Если, как говорят поэты, жизнь – это сон, то такого рода сновидения, я уверен, лучше всего сокращают долгую ночь путешествия. Другие лишения, сначала неощутимые, тяжело сказываются лишь через некоторое время: это недостаток помещения, уединения, покоя, мучительное чувство постоянной спешки, отсутствие мелких удобств, общества домашних, даже музыки и других эстетических наслаждений.