Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Немного позднее, 24 июля того же года, она пишет:

Мое маленькое дело потихоньку продвигается. Я написала уже всем, к кому только могла обратиться, и даже к тем, к кому обратиться было нельзя, – миссис Б., например. К ней я тоже очень смело написала. Она исключительно вежливо выразила сожаление о том, что ее дети уже учатся в Ливерпуле. По ее словам, задуманное предприятие в высшей степени похвально, но она боится, что у меня возникнут трудности в его воплощении в связи с расположением школы. Таковы же были ответы почти от всех остальных. Я отвечала, что ее уединенное расположение в каком-то отношении имеет даже преимущества; что если бы школа находилась в большом городе, то я не смогла бы содержать учениц на столь скромные средства (миссис Б. заметила, что средства у меня очень скромные), но, поскольку мне не надо выплачивать арендную плату, я могу за полцены предложить тот же уровень образования, что и в дорогих школах. К тому же число учениц у нас будет небольшим, и мы можем посвятить каждой из них больше времени и заботы. Спасибо тебе за очень милую сумочку, которую ты мне прислала. Я отвечу тебе оригинальным образом – пришлю полдюжины рекламных проспектов школы. Используй их по своему усмотрению. Ты увидишь, что я остановилась на сумме в тридцать пять фунтов – она показалась мне чем-то средним, с учетом всех достоинств и недостатков нашего предприятия.

Это было написано в июле. Прошли август, сентябрь и октябрь, однако ученицы не появлялись. День за днем сестры лелеяли надежды, которые исчезали с получением почты. Деревня Хауорт была дика и отдаленна, а сестры Бронте из-за своей необщительности мало кому известны. Шарлотта писала об этом в начале зимы:

Мы (я, Эмили и Энн) в высшей степени благодарны тебе за все усилия, которые ты для нас предприняла. Если они и не увенчались успехом, то в этом ты только похожа на нас. Все пишут, что хотели бы послать к нам своих детей, но учениц как не было, так и нет. Мы, однако, не собираемся падать духом и совсем не чувствуем себя побежденными. Каков бы ни был результат, все усилия окажутся благотворными: мы многому научились и приобрели новое знание об этом мире. Посылаю тебе еще два проспекта.

Месяцем позже она пишет:

Мы еще не начали перестройку в доме. Глупо было бы заниматься этим, если мы так и не найдем никаких учениц. Наверное, мы причинили тебе ужасно много хлопот своими заботами. Мне кажется, что даже если бы ты убедила маму послать свое дитя в Хауорт, то, увидев, где расположен наш дом, она испугалась бы и немедленно забрала бы отсюда свою дорогую дочку. Однако мы не жалеем о том, что предприняли такую попытку, и не предаемся унынию из-за неудачи.

Вполне возможно, что в сердцах сестер втайне теплилось чувство облегчения. Да! Самое обычное чувство облегчения оттого, что так долго лелеемый план был испробован и провалился. Они понимали: дом, который должен был стать пристанищем для их брата, не очень годился в качестве места жительства для детей и вообще для посторонних. Они уже давно поняли, хотя внешне и не подавали виду: Брэнвелл приобрел такие привычки, что временами составлял для всех самое нежелательное общество. Иногда с ним случались припадки раскаяния, во время которых он не находил себе места, становился то необыкновенно веселым, а то угрюмым и раздражительным.

В январе 1845 года Шарлотта писала: «Брэнвелл стал спокойнее, он уже не такой раздражительный, каким был прошлым летом. Энн, как всегда, спокойна, мягка и терпелива». То глубокое огорчение, которое причинял своим родным Брэнвелл, теперь отлилось в устойчивые формы и постоянно подавляло настроение Шарлотты. В начале этого года она отправилась к Х., чтобы попрощаться со своей подругой Мэри, уезжавшей в Австралию 184. На душе у мисс Бронте было тяжело 185: она была расстроена известиями о грехе, в котором оказался замешан ее брат. Он все больше погружался в пучину невоздержанности и оказался настолько околдован, что никакие увещевания со стороны окружающих, даже самые строгие, никакие приступы раскаяния, даже самые острые, не могли избавить его от безрассудной страсти.

Надо рассказать эту историю. Если бы я могла, то не стала бы этого делать, однако она приобрела слишком широкую известность и превратилась, так сказать, в достояние общественности. Кроме того, если я расскажу о всех невзгодах и мучениях Брэнвелла, о его саморазрушении и ранней смерти, о тяжелой и продолжительной агонии его семьи, то, возможно, скверная женщина, виновная не меньше, чем он, однако не только оставшаяся жить, но и весело проводящая время в лондонском обществе, – возможно, эта жизнерадостная, всегда прекрасно одетая, цветущая вдовушка почувствует угрызения совести.

Брэнвелл, как я уже говорила, получил место учителя в частном доме. Исполненный разнообразных талантов, хорошо владевший пером, рисовавший, прекрасный собеседник, всегда готовый принять знаки восхищения со стороны окружающих и в то же время совсем недурной собою, он понравился замужней женщине, которая была почти на двадцать лет старше его. Брэнвелла ничуть не извиняет то обстоятельство, что она первой начала оказывать ему знаки внимания и соблазнила его. Эта дама была настолько смела и самоуверенна, что действовала на виду у своих детей, уже почти взрослых. Дети же угрожали, если она не будет им потворствовать, рассказать своему отцу (прикованному к постели) 186, как она закрутила с мистером Бронте. Брэнвелл был так околдован этой зрелой и порочной женщиной, что даже неохотно уезжал домой на праздники и старался пробыть в Хауорте как можно меньше. Его странное поведение ставило родных в тупик и приводило в отчаяние: он то светился от счастья, то впадал в глубочайшую депрессию, обвиняя самого себя в тяжком грехе и предательстве, однако при этом не уточняя, в чем они состояли. В то же время он делался и необыкновенно раздражительным, так что у окружающих создавалось впечатление, что он сходит с ума.

Это загадочное поведение брата заставляло глубоко страдать Шарлотту и Эмили. Брэнвелл говорил, что более чем доволен своей работой; он занимал это место дольше, чем держался ранее на любом другом, и поэтому сестры не могли заключить, что дурные условия сделали его таким своенравным, беспокойным, легкомысленным и в то же время страдающим. Но их не покидало ощущение, что с братом происходит что-то неладное, и это их мучило и подавляло. Они теряли веру в лучшее будущее Брэнвелла. Он уже не был гордостью семьи, и в души сестер закрадывался смутный страх, что брат окажется позором и бесчестьем для всех Бронте. Однако я уверена, что Шарлотта и Эмили не пытались как-то прояснить эти подозрения, а только старались говорить с Брэнвеллом как можно меньше, не переставая при этом думать, гадать и огорчаться.