Игорь Курукин - Анна Иоанновна

Анна Иоанновна умерла от того же недуга, что свел в могилу обеих её сестёр. Французский посол Шетарди сообщал о результатах вскрытия тела: «У ней в правой почке — я это узнал от самого гр. Остермана — камень более и длиннее большего пальца образовался в виде ветки коралов. В том же боку было множество небольших камней, два в левой почке по величине были между этими средними. Первый, отделившись от почек, запер мочевой канал, что произвело антонов огонь, окончивший болезнь» {699} .

За манифестом о вступлении на престол следовал «учинённый от любезнейшей нашей государыни бабки, блаженныя н вечнодостойныя памяти всепресветлейшей, державнейшей, великой государыни Анны Иоанновны» «устав» о регентстве Бирона, датированный аж 6 октября. Эта дата дала основания заподозрить фальсификацию, о чём сразу же заговорили иностранные дипломаты {700} . Очевидно, прямой подлог всё же не имел место, хотя подлинного рукописного текста распоряжения о регентстве у нас нет. Но вокруг умиравшей императрицы была сплетена столь густая сеть интриг, что если бы даже она отказалась исполнить волю фаворита или физически не смогла подписать документ, это едва ли изменило бы ход событий: в дело пошли бы заготовленные заранее выражения «общественного мнения». В нужный момент вступил в дело генерал-прокурор Н.Ю. Трубецкой, отдавший распоряжения Сенату: задержать почту, учредить заставы на выезде из столицы, вызвать гвардейские полки к восьми утра к «летнему дому», где лежало тело императрицы. Часом позже туда надлежало явиться сенаторам, членам Синода и особам первых шести классов. Не забыл генерал-прокурор распорядиться и о новом титуле «регент» для Бирона {701} .

Позднее Бирон писал, что был в те дни безутешен, однако мемуары Миниха-младшего запечатлели иную картину: «Как скоро императрица скончалась, то, по обыкновению, открыли двери у той комнаты, где она лежала, и все, сколько ни находилось при дворе, в оную впущены. Тут виден и слышен был токмо вопль и стенание. Принцесса Анна сидела в углу и обливалась слезами. Герцог Курляндский громко рыдал и метался по горнице без памяти. Но спустя минут пять, собравшись с силами, приказал он внесть декларацию касательно его регентства и прочитать пред всеми вслух. Почему когда генерал-прокурор князь Трубецкой с означенною декларациею подступил к ближайшей на столе стоявшей свече и все присутствующие за ним туда обратились, то герцог, увидя, что принц Брауншвейгский за стулом своей супруги стоял, там и остался, спросил его неукоснительно: не желает ли и он послушать последней воли императрицы? Принц, ни слова не вещав, пошёл, где куча бояр стояла, и с спокойным духом слушал собственный свой, или паче супруги своей, приговор» {702} .

Извлечённый из ларца с драгоценностями документ гласил:

«…во время малолетства упомянутого внука нашего великого князя Иоанна, а имянно до возраста его семнатцати лет по данной нам от всещедрого Бога самодержавной императорской власти определяем и утверждаем сим нашим всемилостивейшим повелением регентом государя Эрнста Иоанна владеющего светлейшего герцога Курляндского, Лифляндского и Семигал[ь]ского, которому во время бытия его регентом даём полную мочь и власть управлять на вышеозначенном основании все государственные дела, как внутренние, так и иностранные, и сверх того в какие бы с коею иностранною державою в пользу империи нашей договоры и обязательства вступил и заключил, и оные имеют быть в своей силе, как бы от самого всероссийского самодержавного императора было учинено, так что по нас наследник должен оное свято и ненарушимо содержать» {703} .

Обер-камергер двора и владетельный герцог Курляндии получал «полную мочь и власть» как «его высочество регент Российской империи Иоганн герцог Курляндский, Лифляндский и Семигальский» до семнадцатилетия императора. Родителям же Иоанна Антоновича отводилась лишь роль производителей «законных из того же супружества рождённых принцев», которые могли бы занять престол в случае его смерти. Завещание предусматривало и возможность устранения брауншвейгской четы от престола — регент имел полномочия начать процедуру выборов нового наследника:

«…или предвидится иногда о ненадёжном наследстве, тогда должен он, регент, для предостережения постоянного благополучия Российской империи, заблаговременно с кабинет-министрами и Сенатом и генералами фельт маршалами и прочим генералитетом о установлении наследства крайней-шее попечение иметь, и по общему с ними согласию в Российскую империю сукцессора изобрать и утвердить, и по такому согласному определению имеет оный Российской империи сукцессор в такой силе быть, якобы по нашей самодержавной императорской власти от нас самих избран был» {704} .

«Безмятежный переход престола» на деле создавал новую «переворотную» ситуацию. Ещё никто не знал, что герцогу суждено править Россией только три недели, но секретарь Кабинета министров Андрей Яковлев запомнил слова генерал-прокурора Трубецкого, сказанные перед смертью Анны Иоанновны: «Хотя де герцога Курляндского регентом и обирают, токмо де скоро её императорское величество скончается, и мы де оное переделаем» {705} . Шетарди в донесении от 21 октября отмечал недовольство сторонников отстранённых от власти родителей императора, а шведский посол Нолькен тогда же сообщал о нежелании офицеров гвардии подписывать «декларацию» о назначении Бирона {706} .

Время Анны Иоанновны закончилось. Эрнст Миних искренне полагал, что у неё были качества, нужные для тяжёлой работы правительницы огромной страны: «Она не токмо ежедневно слушала предлагаемые ей дела с великим вниманием и терпеливостью, но не оставляла рачительно осведомляться об исполнении оных. Она любима была своими подданными, благоденствие которых, лучшее распоряжение внутреннего домоводства, приращение коммерции и умножение мануфактур составляли главнейшую заботу её сердца, но когда желание её не так, как должно, выполнялось, то всю вину надлежит относить частью к особенному интересу известных особ, частью же к прилеплению к некоторым худым старинным правилам».

Конечно, выросший при её дворе камергер, чья карьера после переворота 1741 года была сломана, вряд ли мог оценивать Анну Иоанновну иначе. Но справедливости ради надо признать: она была не лучшей, но и не худшей правительницей. Не получив практически никакого образования, не имея опыта правления, волею случая получив трон на унизительных условиях, она встала во главе огромной империи и оказалась способной не только царствовать, но и править.

Пресловутая бироновщина на деле означала не столько установление «немецкого господства», сколько создание лояльной управленческой структуры после политических шатаний 1730 года. Не без участия Бирона такая конструкция была возведена, а сам он занял в ней важное и почётное место «патрона» со своей клиентелой (под которой надо понимать не только желавших получить должность или «деревню», но и государственных людей типа Маслова или Кирилова) и неофициального, но влиятельного дипломата. Можно ругать и придворных «немцев», и русских из ближайшего окружения императрицы (многие фигуры и вправду были грубые и несимпатичные), но с их помощью неопытной бывшей курляндской герцогине удалось создать более или менее стабильный, хотя отнюдь не всесильный, механизм власти, вовсе не опиравшийся на какую-то «немецкую партию» с особыми «немецкими» интересами. Его важными звеньями стали императорский двор, Кабинет министров и фаворит, удачно дополнявшие друг друга при решении текущих вопросов и обеспечении лояльности знатных подданных путём пожалований, частых кадровых перестановок и репрессий.