Игорь Курукин - Анна Иоанновна

А главное — Бирону, как и любому другому фавориту, незачем было воровать. Конечно, основным источником его благосостояния были пожалования и подарки императрицы; по сути, Бирон с семейством находился у неё на содержании — как сказали бы сейчас, на иждивении российских налогоплательщиков. Но в России того времени доходы не слишком чётко, но всё же делились на собственно «государственные деньги» и личные, или «комнатные», средства монарха. Последние поступали из разных источников: это и оброк с дворцовых крестьян, и жалованье государя как полковника гвардии, и доходы от находящихся в его собственности предприятий. В 1731 году Анна Иоанновна передала контору, занимавшуюся торговлей солью, в ведение Кабинета, и с тех пор соляные доходы (в 1730-х годах они составляли примерно 700–800 тысяч рублей в год) поступали в личное распоряжение императрицы.

Эти-то «негосударственные» средства Анна и тратила на себя и родственников, в том числе на выплаты содержания сестрам и племяннице Анне Леопольдовне. В бумагах императрицы можно встретить и счета семейства Бирон: «…куплена по приказу ея сиятельства госпожи графини фон Бироновой 1 кисть жемчугу 63 р. 41 золотник 205 р. Куплено бралиянтов 6 крат по 45 руб. крата, а счётом 50 камней…» {469} — но это уже сущие пустяки.

Дошедшие до нас ведомости Соляной конторы редко упоминают траты на фаворита и его семью. Так, например, майор Конной гвардии Карл Бирон в 1732 году удостоился выдачи в две тысячи рублей, а в 1739-м — уже в десять тысяч. Тогда же младший сын герцога Карл получил в подарок тысячу рублей и для него был куплен зонтик за 50 рублей 30 копеек. В 1738 году герцогине Бенигне было выдано 2249 рублей 50 копеек за «яхонтовые камения да за крест и серьги бриллиантовые», в следующем году она взяла 200 рублей на «китайские товары». Однако в ведомостях нет сведений о выдаче денег самому Эрнсту Иоганну.

Официально он был награждён только один раз, в феврале 1740 года, по случаю заключения мира с Турцией. Анна пожаловала герцогу «золотой великой пакал с бриллиантами» и корявым почерком написала черновик указа о награде: «Светлейший, дружебно любезнейший герцог. Во знак моей истинной благодарности за толь многие ваши мне и государству моему показанные верные, важные и полезные заслуги презентую вам сей сосуд и по приложенной при сём осигнации пятьсот тысеч рублёв; и будучи обнадёжена о всегдашнем вашем ко мне доброжелательном намерении пребываю неотменно и истинно ваша склонная и дружебно охотная Анна». Из обещанной суммы он получил в августе 1740 года только 100 тысяч рублей {470} . Это не означает, что других выдач не было — скорее всего, императрица просто не выделяла их в особую графу и все они проходили как расходы её величества.

Миних и Остерман имели, пусть и не слишком большие, счета в заграничных банках, куда переводили деньги при посредничестве известной петербургской фирмы Шифнера и Вульфа {471} , но Бирон их клиентом не был. Конечно, фаворит мог иметь дело с другими купцами; но можно предположить, что ему просто нечего было переводить за границу — как всякий настоящий вельможа, герцог был кругом в долгах, часть которых он назвал на следствии, а других, в том числе Липману и Вульфу, «и сам подлинно не помнил». После ареста Бирона выяснилось, что он вынужден был заложить 11 своих имений купцам Ферману и Маркграфу и в 1740 году только по этому долгу выплатил 177 тысяч талеров.

Придворное счастье Бирона зиждилось на том, что по уровню интеллектуального развития, складу характера, привычкам властного, но заботливого помещика, наконец, по комплексу «бедного родственника», наконец-то обласканного судьбой, он идеально совпадал со своей незаконной «половиной». Он стал первым в нашей политической истории «правильным» фаворитом, разыгравшим свою роль по правилам театрализованного века: бедная юность, фантастический взлёт, «падение» и ссылка.

Граф Священной Римской империи, кавалер орденов Андрея Первозванного, Александра Невского и Белого орла, владелец обширных имений (ему принадлежали город Венден в Лифляндии и бывшие владения Меншикова в Пруссии), герцог Курляндский и, наконец, официальный регент Российской империи — таков итог необычной карьеры этого человека к концу царствования Анны. Бирон сделался обер-камергером вслед за Меншиковым и Иваном Долгоруковым, но именно он сумел превратить эту должность в государственный пост.

В марте 1730 года Бирон из единственного и незаменимого во всех делах помощника вдовствующей герцогини превратился в одного из многих вельмож огромной державы, часто значительно превосходивших его знатностью, чинами, заслугами, да и внешним блеском. Награды и почести тешили самолюбие, но реально мало что означали, более того, могли стать прощальным подарком. При императорском дворе курляндцу вполне могла быть уготована роль объекта извинительной дамской прихоти, вроде породистой собачки (а у Бирона и с «породой» дела обстояли негладко — похоже, что его мать была простой крестьянкой), которую, конечно, следует приласкать, но с которой не следует считаться в серьёзных делах. Титулы и подарки соседних государей таили опасность превращения в получателя «пенсионов», готового за 500 червонцев отстаивать интересы иностранного двора.

Привязанности Анны было недостаточно — Бирону, с его поверхностным образованием, незнанием языка, людей, обычаев, предстояло укрепить своё положение. Заботы митавского двора были несопоставимы с открывшимися перспективами наперсника повелительницы великой державы, но и ко многому обязывали. Конечно, можно было сосредоточиться на конюшенно-хозяйственных делах, празднествах и охотничьих развлечениях. Но тогда у Анны неизбежно появились бы иные советники в большой политике, а ему пришлось бы довольствоваться должностью завхоза при стареющей императрице. Эта роль подходила, к примеру, Рейнгольду Левенвольде — но не честолюбивому и волевому Бирону.

Правда, серьёзной оппозиции его выдвижению не было: российская аристократия, привыкшая жить службой и не имевшая прочных связей с родовыми владениями и провинциальным дворянством, и прежде не умела коллективно защищать свои права, а Петровские реформы способствовали притоку в её ряды отечественных и заграничных выдвиженцев.

Автор одной из первых (изданной в 1764 году) биографий Бирона Ф. Рюль, собирая высказывания современников, составил портрет герцога: «Среднего роста, но необычайно хорошо сложен, черты его лица не столь величавы, сколь привлекательны, вся его персона обворожительна. Его душе, которой нельзя отказать в величии, свойственна совершенно поразительная способность во всех событиях схватывать истину, всё устраивать в своих интересах и великолепное знание всех тех приёмов, которые могли бы пригодиться для его целей. Он неутомимо деятелен, расторопен в своих планах и почти всегда успешно их исполняет. Как бы велики ни были эти преимущества, их всё же омрачает невыносимая гордыня при удаче и доходящая до низости депрессия в противных обстоятельствах; посему Бирон снова погрузился во прах, откуда каприз удачи его вознёс. В общении живой и приятный, дар его речи, подчёркнутый необычной благозвучностью голоса, пленителен, каждое движение оживляет большая грация, таким образом, нельзя отрицать, что… у него не было недостатка ни в одном из тех качеств, которые создают превосходного придворного» {472} .