Юрий Дубинин - Дипломатическая быль. Записки посла во Франции

30 августа у меня было продолжительное интервью с обозревательницей радиостанции «Свобода» Ж. Салказановой. По горячим следам я ответил на все самые прямые и острые вопросы. В конце с ее стороны последовало заключение: «Все, что вы сказали, Юрий Владимирович, чистая правда Я говорю это потому, что, готовясь к интервью с вами, тщательно проверила все материалы, относящиеся к вашим действиям. Желаю вам оставаться на вашем посту».

А вот передо мной и письмо от нее, которое она отправила мне 3 сентября вместе с приложением записи интервью.

«Очень надеюсь, — писала она, — что придет время, когда Россия забудет о возможности политических чисток и откажется от соблазна проверки благонадежности своих граждан». Что же, оставалось только надеяться.

Тем временем побывал я и в кабинете, близко расположенном от кабинета М. С. Горбачева Рассказываю обо всем этом помощнику. Слышу в ответ: «Эго все так. Но один из побывавших у М. С. Горбачева на днях французских министров употребил в отношении вас выражение «бывший посол».

Реакции на это не было, но услышано оно, видимо, было. Конечно, — добавляет собеседник, — у французов рыльце, как говорится, в пушку, и они ищут оправданий за счет кого-нибудь, но сказать, какое будет решение в отношении вас, трудно».

— Но есть факты!

— Трудно сказать, как повернется.

Захожу я и к Б. Панкину. Знакомы мы с ним давно. Человек этот мрачного вида. Правда, при общении со мной раньше на лице у него, как правило, появлялось подобие заискивающей улыбки, что как-то смягчало впечатление от облика Почему такая улыбка? Ведь должности он уже давно занимал высокие. Дело в том, что ему — это сквозило — очень хотелось в дипломаты. Путь к осуществлению мечты открылся, когда Б. Панкин оказался во главе Агентства по охране авторских прав — ВААП. Здесь свою энергию он направил на издание за рубежом трудов руководителей партии. Примерное усердие Б. Панкин проявлял в этом плане в отношении интересов и Л. Брежнева, и А. Громыко. Эго и было оценено назначением его послом в Швецию.

Сейчас в огромном министерском кабинете на лице Панкина ни тени улыбки. Никаких чувств вообще. Его не интересуют ни дела, ни что было в Париже во время событий. Когда же я об этом упоминаю, он произносит только одно: «Козырев!»

— Что Козырев?

— Непримирим, — со страхом роняет Панкин.

— Но ему можно ответить. Я это сделал открыто на страницах «Комсомольской правды». Не вижу в этом вопроса.

— Да, но вот он здесь, за этим столом (Панкин даже показывает пальцем на стул, где, надо понимать, сидел А. Козырев). Ты бы послушал!.. Комиссия, конечно… работает. Но ничего нельзя сказать. Ничего.

Разговариваю с В. Петровским как с председателем комиссии. Ему предстоит подготовить информацию для заседания Коллегии МИД СССР «О деятельности МИД СССР и совзагранучреждений в дни путча» и проект решения Коллегии, который предварительно должен быть обсужден на заседании министров иностранных дел Союза и союзных республик.

Петровский начинает с «доверительной» нотки:

— Собирался уехать работать заместителем Генерального секретаря ООН, а вот приходится разгребать все это дерьмо.

На лице его отвращение.

Действительно, за короткие дни моего пребывания в Москве я успел наслушаться Петровского по радио, насмотрелся по телевидению. Он повсюду уверенно вещал с позиций победителя на баррикадах вокруг Белого дома, формулировал задачи новой внешней политики, давал советы депутатам и т. д. А в мидовских коридорах ему приписывали слова восторга, произнесенные им на заседании Коллегии, перед «новаторством» Б. Н. Панкина: это десять дней, которые потрясли нашу внешнюю политику. Высокий полет… А тут — судьба какой-то горстки коллег, жертвоприношением которых хотелось бы откупиться, спасти честь мундира, да и побольше, чем это. Но ближе к делу.

Следует и другая доверительность;

— Видишь, Юра, у меня листки бумаги. На каждом из них, готовясь к беседам с вызванными послами, я выписал претензии к ним. Твой первый. Смотри, он совершенно чистый. Никаких претензий, никаких вопросов…

— Что же тут удивительного, — говорю я. — Ты был в Париже и сам видел, что и как я делал.

— Так, значит, Юра, претензий нет.

— Хорошо. Я надеюсь, так и будет записано в решении комиссии?

Заминка.

— Эго трудно.

— Почему же, если претензий нет?

— Так ведь ты с А. Козыревым в Париже не встречался. А он теперь… Вдруг он задаст вопрос на обсуждении во время заседания министров иностранных дел союзных республик?

— Неужели А. Козырев мог говорить тебе о такой претензии? К тому же как свидетель парижских дней ты и сам все знаешь. Сказал бы Козыреву.

— Да, но знаешь…

Думаю, для того, чтобы читателю были ясны настроения, достаточно этого диалога. В конце концов в решении Коллегии было записано, что для консультации в Москву были вызваны руководители семи загранучреждений. Были названы все страны, где находились эти загранучреждения, в том числе Франция, откуда прилетел я.

Далее в решении было указано, что совпослам в шести странах было предложено высказать свое отношение к возможности дальнейшего выполнения ими функций полномочных представителей. В перечне этих стран Франции не было, чем и выражалось отсутствие каких-либо претензий ко мне и посольству.

Заседание совета министров иностранных дел союзных республик, о котором упоминал В. Петровский, было назначено на три часа дня 13 сентября. Его должен был вести Панкин. Минут за 15–20 меня доверительно предупредили, что там действительно имеется в виду зачитать и утвердить то решение, о котором говорилось выше, но, если кем-нибудь будет задан вопрос обо мне, последует ответ: Дубинин тоже покинет свой пост.

Спрашивается, что будет тогда означать отсутствие претензий ко мне и посольству?

Итак, до начала заседания министров всего четверть часа… Я звоню помощнику М. С. Горбачева, тому, с кем разговаривал и кто знает суть дела. Объясняю обстановку. Прошу срочно доложить М. С. Горбачеву, чтобы решить вопрос по справедливости. Помощник говорит, что это предельно трудно, но добавляет, что постарается.

И вот минут через двадцать звонок от него мне домой.

— Доложить удалось. М. С. Горбачев считает, что ничего о вас ни писать, ни говорить не следует. Вернуться в Париж. После замены в обычном порядке (я за границей к тому же без перерыва 13 лет), использовать и в дальнейшем на дипломатической работе. — Добавляет: — Б. Панкина я вызвал к телефону с уже начавшегося заседания. Все передал ему. Он ответил, что найдется, что ответить, если вопрос о вас в самом деле будет задан.

Не было, конечно, задано такого вопроса. Решение было утверждено без поправок.