Валентин Бадрак - Стратегии гениальных мужчин

«Я испытал все муки бедности до пятидесяти лет», – сознался Роден в конце жизни, когда находился в зените такой необыкновенной славы, которой не дано было испытать ни одному из скульпторов от эпохи Возрождения до конца XX века.

Действительно, длительное время работая на мастеров с именем, Роден оставался в безвестности. Но презрев существующие каноны и наотрез отказавшись от подражания моде, он никогда не оставлял мысли пробиться наверх в качестве ваятеля нового типа. Возможно, именно поэтому первой выставочной работой он намеренно сделал сомнительную по смыслу скульптуру «Мужчина со сломанным носом». В этот период он еще не освободился от душевного протеста, и работа была направлена скорее на то, чтобы обратить на себя внимание неординарным подходом к творчеству, чем на попытку вызвать аплодисменты творческим замыслом. Но именно из-за необыкновенной реалистичности работы она была единодушно отвергнута критиками Салона – Роден чувствовал себя так, словно в его сердце был забит железный гвоздь. Упорно не признаваемому мастеру, шокирующему публику своей дикой откровенностью, оставалось одно – научиться искренне смеяться над критиками и презирать их оценки, основанные на посредственном восприятии скульптуры и дани преходящим течениям в искусстве. Критикующие отказывались принимать в небольшой элитный клуб способных генерировать идеи какого-то скульптора без имени и даже соответствующего образования только за то, что он яростно и настойчиво пытается навязать всему миру нечто такое, чего еще не было. И Роден снова оставался в оскорбительном статусе каменотеса. Но конечно, он не смирился с этим – вся его жизнь, все его бунтарские устремления были направлены слишком далеко ввысь, чтобы быть тотчас замеченными приземленными критиками.

Чтобы выжить и не потерять себя после первого и самого болезненного выставочного провала, Родену пришлось взвалить на себя мрачный труд подмастерья и упрятать смятенный аккорд на долгие годы глубоко внутрь своего мятежного естества. Он уже чувствовал растущую мощь своего интеллекта и так же безоглядно верил в него, но вынужденно заключив себя в замкнутое пространство чужой мастерской, занимался формовкой, тесал камни, как самый простой ремесленник, помогал ювелиру делать примитивные украшения. Конечно, он беспокоился о времени, которое неминуемо терял, вожделенная слава все еще ускользала, как проворная форель из рук рыбака-неудачника. «Я сожалею, что потерял столько времени, так как все те усилия, которые я потратил тогда, могли быть собраны для создания прекрасного шедевра. Но это мне пригодилось». Откровения мастера дают полное представление о его внутренних терзаниях и сомнениях того периода. Но как викинги, закаленные суровыми ветрами и снежными бурями Севера, из отчаянных испытаний вырос мастер исполинской художественной силы. В эти долгие годы Роден словно находился на краю бездны, балансируя и извиваясь, подобно канатоходцу под куполом цирка.

Лишь в двадцать четыре года у Родена появилась первая собственная мастерская – старая ветхая конюшня с зияющими дырами в гнилой черепице и мерзкой вечной стужей, от которой не гнулись руки. В этом забытом сыром помещении со стойким запахом гнили было одно-единственное достоинство – оно было достаточно светлым. Работая на разных предприимчивых дельцов, приблизившихся к искусству, Роден, тем не менее, продолжал учиться и творить, не только не изменяя своим принципам, но и непрерывно развивая их и превращая в целое художественное направление. Кое-что сугубо практичное он вынес и от хитрецов, извлекавших из скульптуры максимальную коммерческую выгоду. Работая у одного из таких скульпторов, Роден не только несколько поправил свое все еще незавидное финансовое положение, но и неожиданно почерпнул замечательную способность организации мастерской со значительным количеством подмастерьев. Там же он научился представлять одно и то же скульптурное решение большое количество раз, демонстрируя новые грани творчества и вытаскивая из бесконечных вариаций одной и той же идеи вполне ощутимые прибыли. Внезапно он понял, что одно лишь неподражаемое и отрешенное творчество является недостаточной составляющей успеха, а вот деловой подход к продвижению своих идей может очень заметно приблизить его к вожделенной победе над разумом критика. Роден верил, что он уже состоялся как ваятель, но ему было необходимо признание.

Чтобы сменить декорации, скульптор, для которого понятие родины было довольно расплывчатым, переехал в Бельгию. Важным штрихом отъезда можно считать тот факт, что его отец и возлюбленная с сыном вели настоящую борьбу за выживание. Была ли это попытка поправить общее финансовое положение за границей или доминирующим чувством Родена все-таки было движение к творческому успеху, сказать трудно. Скорее всего, последнее. Ибо к тридцати годам для Родена не существовало ничего серьезнее творческих побед. Он без сожаления бросил привычный мир, где превратился в невоспринятый художественным миром консервант, и снова начал все с чистого листа. Шесть лет бешеной борьбы за свое место в искусстве служат непредвзятым подтверждением того, что Роден в своих поисках превратился в маниакального волхва от искусства. Оттачивая мастерство, он закалял дух, одновременно делая искусство неприступным бастионом для карающего голоса критики.

Чудесные замыслы пришли вовсе не по наитию: самый великолепный из них – «Врата ада» – Роден выносил в течение нескольких лет, вместе с неразлучным творением Данте в кармане. Он продолжал непрерывно и страстно учиться, сменив полотна и скульптуры Лувра на картины Рубенса. Его жажда к серьезным книгам ничуть не притупилась. В водовороте неуемного поиска он заставил себя забыть обо всем: о женщине, родившей ему сына, об отце, о желании достатка…

Искусствоведы и биографы мастера утверждают, что творческая биография Огюста Родена начинает отсчет лишь в тридцать один год: его брюссельская выставка убедила посетителей, что плодовитый автор работ – уже давно не каменотес, а состоявшийся мастер, обладающий на редкость тонким пониманием скрытых оттенков человеческой души. Чтобы двигаться дальше, Роден осознанно посетил Италию – с одной-единственной целью: детально изучить работы великих мастеров, среди которых наибольшим авторитетом для него был Микеланджело. Он видел в работах мастера эпохи Возрождения динамику жизни, которой так недоставало современникам. Ему хотелось влить жизнь в мраморные и бронзовые фигуры, и знания порождали одуряющий энтузиазм. Отысканные до изумления оживляющие штрихи в работах давно ушедших мастеров он намеревался лучше воспроизвести новыми технологическими способами, чтобы продемонстрировать миру порывы души, заключенные в скульптуре.