Валентин Бадрак - Стратегии гениальных мужчин

Жестокая борьба с жизнью сделала Ван Гога способным на любые, самые неистовые поступки – лишь бы они хоть на миг могли приблизить его к цели. Он мог без всякого стеснения или благоговения перед признаваемыми художниками просить их помощи в освоении азов живописи, твердо зная при этом, что взять от учителей можно лишь то недостающее, без чего не может состояться художник. Будучи никем, Винсент искренне верил, что как творец он носит в себе более яркие сюжеты, чем могут предложить ему те не многие учителя, которых ему удавалось уговорить на несколько уроков. Этой же могучей цели были подчинены его неожиданные переходы в десятки километров и смены мест обитания, на первый взгляд с трудом подчиняющиеся логике. А даже в то время, когда Ван Гог уже считал себя состоявшимся художником, он начал посещать государственную академию искусств, что при его традиционно скептическом отношении к существующим взглядам на живопись может даже показаться странным. Но с другой стороны, это свидетельствует о его твердом намерении не упустить ни одного штриха из того, что принято называть опытом поколений. Хотя действия Винсента порой трудно было назвать рациональными, он никогда не был мечтателем. Он был до безумия впечатлительным тружеником, взирающим на собственную деятельность с невообразимой высоты создателя. Ван Гог вполне отдавал себе отчет, что слава может прийти лишь к деятельному и творящему, способному терпеть и бороться.

Однажды неожиданно появившись в Брюсселе в мастерской богатого художника-аристократа Ван Раппарда и покорив его своей демонической одержимостью, Винсент освоил законы перспективы (позже этот художник оказался одним из очень не многих людей, награждавших Винсента одобрением профессионала). Другой раз он бросился в Гаагу – только для того, чтобы увидеться со своим родственником-художником Антоном Мауве. И получил в качестве награды за свое упорство несколько дельных советов. Словно вампир, отрешенный от реальной жизни, Винсент высасывал из встреченных на пути художников все, что касалось сути художественного мастерства, и безбоязненно отбрасывал все, что уже было высказано. Его, казалось бы, эмоциональные и непоследовательные рывки, тем не менее, свидетельствуют как о желании скорее наверстать упущенное время, так и о готовности сиюминутно жертвовать абсолютно всем. Все, кроме живописи, перестало иметь смысл в жизни Ван Гога, и, безусловно, отрицание его творчества родителями, подачки брата и годы стали неоспоримыми стимулирующими факторами. Если кто-нибудь на его месте, имеющий стабильный гарантированный кусок хлеба, крышу над головой и семейные заботы, мог бы позволить себе время от времени думать о самореализации, то для Винсента Ван Гога желание стать великим художником стало не просто доминирующим, а единственным желанием и единственной потребностью. Он засыпал и просыпался с одной мыслью – рисовать и победить. Писать картины для него означало выжить, поэтому он так настойчиво уцепился за свою идею.

Кажется, начинающего живописца не волновало, а порой и забавляло, что окружающие считают его сумасшедшим. Хотя, с другой стороны, не исключено, что на подсознательном уровне он свыкся с этой мыслью и она воспринималась им настолько естественно, что послужила толчком к реальному помрачению разума. А бегство от реальной жизни ускорило еще одно разочарование на сердечном фронте – оставшуюся без ответа его вторую любовь – к кузине. Она усилила его внутреннее убеждение в том, что он не такой, как все: он пришел в мир, чтобы страдать, и страдая, дать миру что-то очень важное и новое. Безусловно, психика Ван Гога была потрясена отношением окружающих – на его самосознании была поставлена отчетливая печать изгоя, окончательный вердикт общества, не принявшего его в свой мир. Фактически, Ван Гог стал изгнанником из реальной жизни – он был лишен любви и понимания родителей, его дважды отвергали женщины, которых он боготворил, и бесчисленное количество раз представители чуждого ему общества никак не реагировали на предназначенные им плоды его адского труда. Не имея возможности прокормить себя и будучи крайне непрактичным в быту, Винсент, словно зверек, загнанный в угол и ограниченный пространством клетки, начал искать новую реальность в себе самом. Ему не оставалось ничего иного, как бежать в воображаемый мир. Пусть даже мир сумасшедшего – он был лучше жестокого и несправедливого реального. Именно поэтому Винсент, тонущий в своих бесчисленных несчастиях, отчаянно и в то же время отрешенно двигался навстречу беспредельному напряжению творчества – в нем он забывался и благодаря ему в нем пробуждался человек, любящий себя и верящий в себя. Лишь непосильный труд, который позволял полностью отречься от действительности, возрождал в нем здоровую самооценку и самоидентификацию в мире живых. Назад дороги не было – отступиться от живописи теперь означало смерть.

Поздний сексуальный опыт с проституткой, даже несмотря на физическую боль лечения болезненной гонореи (эта хворь потом еще долго напоминала о себе, практически став хронической), на несколько мгновений пробудил в начинающем художнике желание возвратиться к «нормальной» жизни: в одном из писем он проговорился, что жаждет стать «обыкновенным» человеком и «познать простые радости». Но даже вполне определенный период сожительства с нею ничего не изменил радикально: просто Винсент больше страдал, больше терпел и… меньше ел. Брат сыграл заметную роль в этот в определенном смысле критический для творчества момент: Тео высказал готовность и дальше финансировать творческие поиски Винсента – но только в том случае, если он откажется от бредовой идеи связать свою жизнь с женщиной улицы. В конце концов младший брат добился своего, а Винсент был вынужден сменить место жительства. Единственный, кто спокойно воспринимал неординарность Винсента, брат сам создал непреодолимую преграду для возвращения Винсента в мир «нормальных» обывателей. Но самое главное – развившаяся неспособность жить в мире обычных, «нормальных» людей, помноженная на невероятную впечатлительность и навязчивое желание трудиться, толкали Винсента Ван Гога на поиск такого пути, который бы вне сомнения поставил его над существующим миром реальности. Это было бы идеальным доказательством. У Ван Гога не оставалось иного пути, как быть и оставаться до конца неисправимым фанатиком. Пусть даже находясь на краю пропасти. Он настолько врос в свой воображаемый полуфантастический мир, что это, с одной стороны, спасало его от гибели в кругу людей, а с другой – увлекало в такие глубины собственного подсознания, что возвращаться из них в тусклую реальность было каждый раз все сложнее. Даже секс он искренне считал лишь источником энергии и психического здоровья, необходимым для успешной реализации своей цели. Окружающие откровенно смеялись над маленьким незадачливым человеком, ищущим правду жизни в откровениях на холсте или бумаге, пытающимся самовыражаться, не желая видеть всех остальных красок жизни. Обывателям не нужна чья-то болезненная глубина – своя собственная поверхностность во все времена имела и будет иметь гораздо большие вес и ценность.