Евгений Примаков - Встречи на перекрестках

Однако русское (или украинское) нутро в нем все-таки осталось. Оставив нас с Ахмад Шахом, «русский охранник» вышел в другое помещение, где сидели прибывшие со мной из Москвы. Г.А. Хабаров позже рассказал мне, что во время разговора с ним – задушевного, с подробностями о нашей стране, о нашем житье-бытье – «русский охранник» встал и быстро ушел. Геннадий Алексеевич заметил у него на глазах слезы…

Трехчасовой разговор с Ахмад Шахом получился максимально деловым. Я изложил ему наше видение ситуации в Таджикистане и в Афганистане. Сказал напрямик, что мы неизбежно усилим военные действия в том случае, если российские и таджикские пограничники будут подвергаться ударам. «Мы научены горьким опытом и, конечно, вводить войска на территорию Афганистана не собираемся. Но поверьте, Ахмад Шах, что у нас есть возможность защитить свои интересы без сухопутной интервенции», – сказал я.

Однако такая эскалация не отвечает интересам ни России, ни Афганистана, ни Таджикистана. С напряженным вниманием Ахмад Шах вслушивался в мои слова о том, что у нас есть информация о заинтересованности в усилении конфронтации между Россией и Афганистаном тех сил, которые противятся стабильности в северной части его страны.

Сказал Ахмад Шаху, что мы стремимся к политическому, несиловому урегулированию в Таджикистане. При этом мы считаем, что нужно начинать переговоры между Душанбе и оппозицией при одновременном проведении многосторонних встреч с участием России, Афганистана, Таджикистана, Узбекистана и Ирана. Возможно участие и других центральноазиатских государств. Для создания наилучших условий мирного урегулирования следовало бы прекратить с двух сторон вооруженные действия на границе, отказаться от инфильтрации исламских боевиков в Таджикистан и начать процесс возвращения беженцев, гарантировав им безопасность и помощь в обустройстве.

Собеседник не только согласился со всем этим, но проявил живой интерес в организации моей встречи с руководителем таджикско-исламской оппозиции Нури. Конфиденциальный контакт с ним состоялся 31 июля. Это была первая встреча российского представителя с руководителем самой крупной таджикской антиправительственной силы, бросившей вооруженный вызов президенту Таджикистана Э. Рахмонову. Разговор состоялся предельно откровенный, но общались через переводчика, хотя позже, встречаясь с Нури в Москве, я убедился в том, что он вполне прилично говорит по-русски.

Нури оставил о себе хорошее впечатление. Мне рассказали, что он пришел в активную борьбу с правительством не сразу – был «рядовым» муллой, но, может быть, отличался от других мулл тем, что начал открыто выступать против коррупции и его посадили в тюрьму.

– Неужели вы не понимаете, – сказал я, – что не в ваших интересах включать Россию в действия против отрядов оппозиции, базирующихся в Афганистане? Мы будем вынуждены пойти на это, если они не прекратят обстрелы погранзастав и пограничников на границе с Таджикистаном. Но этому есть реальная альтернатива. Россия готова способствовать вашим переговорам с президентом Рахмоновым.

Откровенность беседы была хорошо воспринята Нури. Он заявил, что «таджикское правительство в изгнании (а они уже создали его. – Е. П.) не ставит задачу свержения руководства в Душанбе, однако стремится к созданию там коалиционного кабинета со своим участием». По словам Нури, после нашей встречи, которая может открыть перспективу переговоров с руководством в Душанбе, он направит свои усилия на то, чтобы не осложнять положение на границе. «Но всех полевых командиров я не контролирую», – добавил он. Действительно, часть из них в то время начала отходить к Хекматьяру.

Таким образом, Нури послал нам весьма важный «сигнал». Разговор с ним, пожалуй, можно было считать отправной точкой тяжелого, продолжительного, со многими отступлениями процесса урегулирования отношений таджикского руководства с исламской оппозицией. Дальнейшее развитие событий доказало правильность такого вывода. Уже в Москве и в Душанбе я продолжал встречаться с лидерами с двух сторон. Важнейшими считаю беседы с президентом Э. Рахмоновым, который буквально на глазах набирал вес как политический деятель, и вторым человеком в оппозиции, во многом задающим в ней тон, Тураджонзада. С ним удалось договориться о приблизительной пропорции представительства оппозиции и душанбинского руководства в органах власти – 30 процентов на 70. Рахмонов поддержал это соотношение. Тураджонзада тогда снял и другое препятствие с пути урегулирования. Он сказал, что оппозиция выступает за то, чтобы в Конституции Таджикистана было провозглашено: государство не может быть ни исламским, ни коммунистическим, но при этом должна быть свобода деятельности всех партий, придерживающихся Конституции, в том числе исламской ДИВТ.

К моменту написания книги мирный процесс в Таджикистане продвинулся далеко, пройдя через важнейшее соглашение, подписанное в 1996 году в Москве, в подготовке которого, равно как и в трудном многочасовом редактировании с целью «состыковать» позиции сторон, я принял самое прямое участие.

Но вернемся в Кабул, где в 1993 году в беседе с Нури закладывались основы процесса урегулирования. После этой беседы собралась вся наша делегация. Внимательно выслушал мнение отличных специалистов: К.В. Шувалова из МИДа, И.В. Муглера – представителя погранвойск, Г.Б. Малехова – из Министерства обороны. Все сошлись на том, что запланированный заранее полет из Кабула в Тегеран приобретает после беседы с Нури особое значение.

Вечером 31 июля наш Ту-154 совершил посадку на аэродроме иранской столицы.

1 августа состоялись встречи с президентом Рафсанджани, министром иностранных дел Велаяти, заместителем министра Ваэзи. С коллегами из иранских спецслужб не встречались – тогда к этому не было проявлено интереса ни одной стороной. Конечно, речь шла о развитии отношений между двумя государствами, особенно в экономической области. Большой интерес проявил к этому иранский президент. Я не буду останавливаться подробно на этом, так как в силу специфики нашей миссии в центре внимания оказался разговор вокруг возможностей Ирана сыграть позитивную роль в урегулировании в Таджикистане.

Самой запоминающейся была продолжительная беседа с Ваэзи. Если отвлечься от его мусульманской униформы – рубашка со стоячим воротником, без галстука, – он представлял и по своему образу мышления, и по наружности (хотя и с обязательной, но коротко подстриженной бородкой) совершенно светский типаж. Говорить с ним было легко. Главное, в чем Ваэзи, да позже и Велаяти, согласился со мной, – это крайняя невыгодность для наших стран дестабилизации обстановки в Таджикистане, который в силу обстоятельств стал одним из «переливающихся сосудов» – другим был Афганистан. Чувствовалось, что иранцев беспокоило ослабление их позиций в Афганистане. Тем более что там, как сказал Ваэзи, практически нет центрального правительства, усиливается взаимозависимость и солидарность между таджикскими боевиками и теми афганскими отрядами, которые близки им по национальному признаку. Это создает опасность раскола Афганистана. Неурегулированность в Таджикистане непосредственно способствует развитию этой тенденции.