Андрей Шляхов - Андрей Миронов

И я понял – это будет актёр».

Правильно понял.

Мария Владимировна была не просто главой семьи, а её кумиром, центром мироздания, вокруг которого вращались все и вся. Всегда, в любой ситуации она была уверена в своей правоте и требовала беспрекословного подчинения. Муж и сын подчинялись. Потому что любили, потому что сами верили в её непогрешимость, потому что боялись её гнева.

О, гневаться Мария Владимировна умела! Порой доходило и до битья посуды, хотя можно себе представить, насколько валяющиеся на полу осколки не вписывались в её концепцию безукоризненного порядка. Впрочем, как это часто бывает, яростный гнев её был недолгим. Выплеснет эмоции, убедится в том, что власть её над домашними по-прежнему незыблема, и успокоится.

Трудно сказать, кому доставалось больше – мужу или сыну. Наверное, всё-таки сыну, ведь на него, единственного и поистине ненаглядного, изливалась та самая материнская любовь, от которой нет спасения…

Московская средняя школа № 1278 на Петровке, отметившая уже семидесятипятилетний юбилей, славится своими учениками. Здесь учился не только Андрей Миронов, но и Василий Ливанов, Евгений Светланов, Эдвард Радзинский, Марк Розовский, Илья Рутберг, Элла Леждей, Борис Мессерер, Александр Леньков, Людмила Петрушевская, Анастасия Вертинская… Если перечислять всех, то список может растянуться на несколько страниц. Правда, в 1948 году, когда Андрей Миронов (тогда ещё Андрей Менакер) пошёл в первый класс, это была обычная, ничем не знаменитая школа, выпускники которой ещё не успели прославиться. Разве что расположена удобно – серое здание школы находилось рядом с домом Андрея.

«Построенная в тридцать пятом году по тогдашнему типовому проекту, – вспоминал Анатолий Макаров, учившийся вместе с Андреем, – наша школа ни в прежнем, ни тем более в нынешнем понимании привилегированной не была. Вместе с детьми артистов в ней учились в подавляющем большинстве пацаны из проходных дворов, с Бахрушенки, из Дмитровского и Кузнецкого, лихая послевоенная безотцовщина. И всё же школа, несомненно, слыла престижной, хотя к современному смыслу этого слова та её престижность не имеет ни малейшего отношения. Заключалась же она в особой атмосфере художественных интересов и разнообразного творчества, которая то ли сама собой, силой обстоятельств, сложилась в этих стенах, то ли особо и осознанно возделывалась преподавателями. Сценическим искушениям, к примеру, были подвержены все поколения, едва ли не в каждом классе что-то ставилось, разыгрывалось, изображалось. Это было, так сказать, нормой здешней духовной жизни» [3] Макаров А. Андрей из 170-й. Записки однокашника. – «Советская культура». 26.09.1987. .

1948-й год. Страна на подъёме. Залечиваются нанесённые войной раны, недавно отменили карточную систему, жизнь день ото дня становится лучше, правда не все так веселы, как утверждают в Кремле, но тем не менее… Кстати, в этом же году началась пресловутая «борьба с космополитизмом», проще говоря – государственная антисемитская кампания. Именно она послужила причиной превращения Андрея из Менакера в Миронова. Боясь осложнений, родители сменили еврейскую фамилию сына на исконно русскую, не вызывающую ни подозрений, ни опасений.

Мария Владимировна искренне верила, что её сын – самый одарённый и самый талантливый ребёнок на свете. Это закономерно – мать есть мать, и свой ребёнок, каким бы он ни был на самом деле, для неё всегда лучше других. Интересно то, что родители поначалу не разглядели в Андрее ни актёрского, ни музыкального таланта. В своих мечтах они видели сына дипломатом и надеялись, что он поступит в институт международных отношений.

«У нас дома стоял рояль „Блютнер“, – вспоминал Андрей, – но до четырёх лет я был убеждён, что это фамилия рояля. Дело в том, что к нам часто приходил композитор Матвей Исаакович Блантер. Я был уверен, что Блантер, Блютнер – это одна и та же фамилия. Вообще, мои родители очень музыкальные люди, и они мечтали, чтобы я стал пианистом. Ещё буквально в грудном возрасте меня подносили к инструменту, я бил по клавишам и уже тогда произносил фамилию великого композитора: „Бах, бах, бах“. Ну и родители сочли это достаточным основанием, чтобы пригласить ко мне учителя музыки. Это был очень пожилой человек с печальными глазами. Он сыграл мне что-то и попросил меня повторить. Как мог, я повторил. Глаза его стали ещё печальнее. Он сказал: „К сожалению, у этого мальчика нет слуха“. Тогда вмешалась бабушка, она была очень энергичная женщина, и сказала: „Я не понимаю, а зачем мальчику слух, он же будет играть, а не слушать. И потом, его отец великолепно играет на рояле, разве это не передаётся по наследству?“ А музыкант был такой интеллигентный человек, он сказал: „Не волнуйтесь, мадам, рояль передаётся“. И ушёл навсегда… Леонид Осипович Утёсов, послушав моё бренчание, сказал: „Андрюша, детка, никого не слушай, играй каждый день по два часа, доставь радость папе и маме“. Вот тогда, извините, взмолился отец: „Леонид Осипович, а в чём радость?!“ Утёсов ответил: „Сашенька, радость – это когда он замолкнет“».

Быть дипломатом престижно, но тогда, в стране, жившей за железным занавесом, возможность регулярного пересечения этого самого занавеса (а стало быть, и возможность обеспечивать себя и свою семью разнообразными заграничными товарами) ценилась неимоверно. Дипломаты, пусть даже и самые нетитулованные, в негласной «табели о рангах» приравнивались к «небожителям» – высокопоставленным партийным чиновникам. Их объединяло одно – постоянный доступ к «дефициту», к тому, что было недоступно простым советским людям.

Разумеется, Андрей должен был учиться хорошо, чтобы не позорить своих родителей. Он и учился – носил домой пятёрки и четвёрки. Когда в четвёртом классе набрал троек, получил строгую выволочку от матери и снова взялся за ум. По свидетельству одноклассников, Андрей учился ровно, успевая по всем предметам, но не питая ни к одному из них особого пристрастия. Разве что английский учил он с удовольствием и говорил на нём куда лучше своих сверстников. Оно и верно – будущему дипломату без знания английского никак нельзя. Застрянешь где-нибудь в Софии и всё, конец всех песен. Конечно, атташе в советском посольстве в Болгарии быть гораздо лучше, чем токарем на заводе, но ведь есть ещё Лондон, Нью-Йорк, Сан-Франциско…

Впрочем, Андрей определился с выбором будущей профессии довольно рано. Он хотел, мечтал, намеревался стать актёром. Тем более что способности к лицедейству у него были, и неплохие. Конечно же на мальчика оказывала влияние творческая среда, в которой он пребывал с момента своего рождения. «Андрей, – вспоминал писатель Григорий Горин, бывший другом семьи, – весь отсюда, из этой ухоженной московской квартиры, где тесно не только от обилия книг и картин, но прежде всего от весёлых и талантливых людей, которые постоянно собирались здесь».