Леонид Рейзер - Неизвестный Харламов

Единственное, в чем абсолютно не схожи были, – как обиду переносили. Папе что ни говори, не злится и не обижается. И в молодые годы так было, и в пожилом возрасте. А мама нет: если кто-то один раз обидел ее, подвел, обманул – все, крест поставит, запомнит, и этот человек перестает для нее существовать. Мама ставила жирную точку. А не многоточие…

И Валера в этом отношении в мать пошел.

Мама – это взрыв. Отец – все в себе. Зато чувство юмора Валера унаследовал от обоих. Отец, тот мог спокойным голосом, жилочкой на лице не дрогнув, подшутить – упадешь со смеху!

Мы с братом после пребывания в Испании в далеком детстве испанский язык сумели не забыть. А что удивляться, если мама больше на испанском дома говорила, если отец мог запросто ей ответить на испанском, если каждый второй гость в нашем доме был испанец?

У брата произношение было лучше, чем у меня. Охотно говорил в домашней обстановке. А с мамой так вообще только по-испански общался! Ну, чуток я преувеличиваю, конечно. Да и папа по-испански говорил дай боже. А если уж выпьет, то и запоет на языке тореадоров запросто! Валеркины друзья поражались: «Дядя Боря, ты тоже знаешь испанский?!» Отец. Я испанский «схватил» еще до войны, когда эмигранты сюда в большом количестве прибыли. Я ж не один год в испанском общежитии прожил, пока мы комнату в коммуналке не получили.

Отец во время ловли раков на Москве-реке

Мама на отдыхе

Новогодняя ночь 1958/59 года в коммуналке на Ленинградском проспекте. Испанский эмигрант Луис – друг Бегони еще по довоенному детскому дому в Одессе; работал в оркестре музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко

Бегоня Харламова с друзьями-испанцами

Приятель родителей шофер Монхе (испанский эмигрант) с пятилетним Валерой в выездном детском саду в Звенигороде. Тот самый Монхе, который работал вместе с родителями на заводе и который в ночь с 13 на 14 января 1948 года доставил в экстренном порядке беременную Бегоню в сопровождении мужа в роддом в Покровском-Стрешневе

Мама в комнате коммунальной квартиры на Ленинградском проспекте

Дедушка Сергей Гаврилович

Семья отца Харламова: Николай, Борис (будущий отец Валерия), глава семьи Сергей Гаврилович, Ирина, Валентина, хранительница очага Наталья Степановна. На снимке нет Валерия, появившегося позже. Снимок сделан в 1937–1938 годах

Тимирязевский лес, вблизи 50-й городской больницы. Родня десятилетнего Валеры Харламова по папиной линии на прогулке. Это примерно посередине пути между коммунальной квартирой на Ленинградском проспекте, где жил будущий хоккеист, и комнатами в двухэтажном деревянном доме на Соломенной сторожке, где жили дедушка с бабушкой. Слева направо: дедушка, дочь Клима (брата дедушки) с мужем, сестра отца Ирина, Валера с бабушкой, отец, брат дедушки Клим

Отец в деревне

Отец с бабушкой Валерия Натальей Степановной

Мама на кухне в коммуналке. Конец 50-х

Валерина испанская прабабушка – мамина бабушка по отцовской линии

Сестра. Между прочим, когда мы детьми малыми вернулись из Испании, Валерка сразу всех во дворе обучил испанскому мату.

Отец. Но их мат послабей русского будет.

Сестра. Спору нет. У них даже многие крепкие выражения употребляются как бы между делом, без намерения выругаться. Оттого, может, и не так грубо выходит, как на русском.

Отец. Я скажу – сын не сквернословил почем зря.

Сестра. Брат не ругался матом. Так, ради смачного словца, вообще не употреблял крепких выражений. Если уж довести его, разозлить вконец. А так он был в отца. Отец совсем не матерщинник был. А мама наоборот: как разойдется – хоть уши затыкай, хоть и по-испански…

Отец попробует маму урезонить:

– Бегоня, дорогая, что я от тебя слышу? Ну не надо так. Ее подруги шикают на него:

– Да не трогай ты ее. Оставь в покое.

– Девочки, вы такие красивые и так ругаетесь?! Уши вянут…

Отец. Валерин дедушка был мужиком настоящим. Русским мужиком. Где только не воевал. И в Первую империалистическую, и в Гражданскую, и в финскую, и в Отечественную. Про что батя никогда нам, детям, не рассказывал, так это про Финскую кампанию, которую наши с треском провалили. Ранения имел. В легких осколок еще с Гражданской остался: оперировать нельзя было, потому как хуже могло обернуться, а так осколок жирком зарос и вроде не беспокоил шибко. Да вот – и плечо было у моего отца прострелено.

Мама в заводском доме отдыха. Конец 50-х

Вообще говорил он мало, а делал много. Между прочим, дед Валеркин у Буденного работал в свое время. Столярничал в артели до и во время войны. А после войны трудился на мельнице, что на Дмитровском шоссе находилась: лопасти и прочее оборудование обслуживал.

Валерка с Танюшей обожали деда, хотя с виду он был маленько суровый. Любили к нему бегать, когда мы на Соломенной сторожке жили. Слава богу, застал дед и то, как внук пробивался в хоккее, и то, как тот потом показывал на льду свои умения.