Поппи Брайт - Кортни Лав : подлинная история

21 июля, сразу после дня рождения Кортни, её виза истекла. Она удивилась, поняв, что ей всё равно. Её «дом» был более угнетающим, чем любое исправительное учреждение, в котором она когда-либо жила. Они с Робин устали друг от друга после того, как шесть месяцев прожили в абсолютной близости (во время недавней ссоры Кортни бросила в Робин ручку и почти попала ей в глаз, что испугало их обеих). Её группа в своём нынешнем воплощении была посмешищем. Она заказала билет на самолёт обратно в Портленд, оставив Робин добираться домой самостоятельно.

Мать Робин заложила своё обручальное кольцо, чтобы заплатить за билет на самолёт. Робин фактически приехала домой раньше Кортни, невредимая, но истощённая. Она завалилась в свою кровать и спала почти сутки, потом проснулась, оделась в свою новую английскую одежду и пошла в центр города, чтобы повидать Урсулу. Когда Робин вернулась домой, мать встретила её в дверях и сказала: «Я не хочу тебя расстраивать, но здесь Кортни. Ей больше некуда было ехать из аэропорта».

Робин обнаружила Кортни в своей постели. Повсюду были недоеденные бублики, журналы и сигаретные окурки. Кто-то другой, возможно, раскаялся бы, но Кортни только смахнула клок высветленных волос со своих глаз, посмотрела на Робин и проворчала: «Не смотри на меня так, Барбер. Я надеру тебе задницу».

По сравнению с Англией Тихоокеанский Северо-Запад казался унылым и скучным. Одной из немногих радостей Кортни было хвастаться одеждой и пластинками, которые она приобрела за границей, предметами, которые были недоступны в Штатах в следующем году и даже дольше. Она слонялась по Портленду в старом тренче Джулиана и утешалась немногими крайне редкими крутыми вещами, которые она могла найти в Америке: магазины подержанной одежды, пластинки Игги Попа, незрелый журнал «Sub Pop», издаваемый Брюсом Пэвиттом из Олимпии, штат Вашингтон.

Вскоре после возвращения в Штаты Кортни начала искать Джиниву. Она думала о своей старой подруге с тех пор, как увиделась с Хэнком: представляла, куда могла сбежать Джинива, какие необузданные мечты поддерживают её теперь. Наконец она добыла какой-то адрес.

Но её надежды разбились, когда она обнаружила, что Джинива вышла замуж за беззубого наркомана, принимающего ЛСД, она беременна, получает бесплатное питание от Армии спасения, её большие красивые глаза полны невменяемости и расстройства. Кортни умоляла Джиниву убежать с ней, обещая поддерживать Джиниву и ребёнка деньгами из своего трастового фонда, обещала, что они вместе создадут группу, едва ли не обещая жениться на ней. Но Джинива не поехала и, наконец, Кортни уехала одна.

(Спустя годы Кортни наняла частного детектива в попытке ещё раз определить местонахождение Джинивы. Его усилия были безуспешными.)

Дин Мэттисен, теперь управлявший «Met», был рад нанять Кортни в качестве своего ди-джея. Она только что провела шесть месяцев в Англии, у неё остался ливерпульский акцент и энциклопедические знания новой музыки. Она знала причуды портлендской сцены. И она была молодчиной: даже не держала на него зла за порку мороженой рыбой.

Хотя Кортни вскоре переселилась к Дину и нескольким другим «Негодяям», она недолго жила в доме «Napalm Beach». «Napalm Beach» была популярной местной группой, чей общий дом, в традиции домов групп с незапамятных времён, был сооружением, похожим на полую раковину, украшенным голыми матрацами, граффити, листовками с концертов и хламом. Лидер этой группы, Крис Ньюмэн, был гитарным богом весом в 450 фунтов. Кортни по-прежнему не очень хорошо играла на гитаре, но она отчаянно хотела научиться. Когда работник, обслуживающий её трастовый фонд, вручил ей рождественскую премию, она купила усилитель. Она изучила каждое движение Криса, на сцене и на репетициях. Чего она в то время не понимала, так это то, что «Napalm Beach» во что бы то ни стало пытались звучать точно так же, как «Stooges».

Ньюмэн казался странным источником влияния. Но у Кортни могло быть и хуже, и вскоре она это доказала. Будучи отвергнутой своими родителями, Кортни на самом деле никому не позволяла достучаться до своей души, очень обижать её. Она нежно любила Джиниву и Джулиана, но она не позволяла им затронуть истинные струны своей души. Теперь она собиралась предложить их тому, кто с удовольствием их разорвёт.

Розз Резабек-Райт был глэм-рок-фантазией или кошмаром, в зависимости от вашей точки зрения: впалые глаза, как у птицы, испачканные макияжем, оставшемся с ночи, тонкие конечности, затянутые в спандекс, длинная шея, обмотанная цепями, розовато-оранжевая стрижка и начёс в стиле, возможно, наводящем на воспоминания о Зигги Страдасте или Сиде Вишесе, но безвозвратно больше склоняющемся к Роду Стюарту. Он пел в «Theatre of Sheep», слегка неоромантическом синт-поп-ансамбле, эмблемой которого был бокал шампанского с пузырями, проливающимися через край. В этой группе на клавишах играла невеста Розза, Лесли.

На друзей Кортни Розз впечатления не производил. «Я думаю, что его отношения с ней базировались на том факте, что у неё был рецепт на валиум и немного денег», — говорит Робин. Но он был воплощением мечтаний Кортни, созданием, полностью сотканном из блестящего гобелена рок-н-ролла. Ей было семнадцать; он был почти на десять лет старше. Она читала всё, что попадало ей в руки; у него было тридцать семь книг, все — разные издания «Долины Кукол», оды Жаклин Сьюзанн разбитым мечтам и наркотикам, которые их прогоняли. У Розза, по словам Робин, был серьёзный таблеточный фетиш: «Он всегда был в сильном подпитии, он всегда был на чём-то. Может, он сочинил столько дерьма о Кортни, потому что не может вспомнить, что было на самом деле».

(Розз, конечно, в последние годы сделал несколько удивительных заявлений о Кортни: например, он говорит, что тексты, которые он написал, впоследствии появились на альбомах «Hole», хотя он утверждает, что не слышал ни одного альбома «Hole». В 1995 году он пытался заключить контракт на выпуск книги, основанной на нескольких старых дневниках, которые Кортни оставила у него в квартире.)

Розз настаивал, чтобы их роман был тайным (странное условие, если он был таким платоническим, как он утверждал). Он не хотел, чтобы узнала Лесли, и он не делал никакого секрета из того факта, что его смущало, что его видели с Кортни. С этой неуверенной семнадцатилетней девушкой, считающей себя толстой и, если не уродливой, то, конечно, не хорошенькой. Розз сосредоточил внимание на этих чувствах и играл на них с компетентностью хищника. Если Кортни выказывала какую-то искру гордости, он всегда мог напомнить ей, что Лесли анорексична и великолепна, как модель.

Когда они в первый раз занимались сексом, Розз привязал шляпу Кортни к рамке её кровати, положил ей в рот две таблетки барбитурата, облил её шампанским «Свадебные Колокола». Утром он попросил её приготовить ему овсянку. Она занялась этим с особой тщательностью, положив в неё смородину, мускатный орех, корицу и цельное молоко. Розз бросил один взгляд на тарелку и швырнул её в кухню, где она медленно стекала по стене. «Ты глупая сука! Разве ты не знаешь, что певцы не едят молочных продуктов?».