Николай Теренченко - Мы были суворовцами

Через некоторое время должник, возвращался словно нашел червонец! Вы думаете, он отвечал вызубренный урок? Э, нет! Глубоко ошибаетесь, вы не знаете нашего Зимовейского! Задав несколько точных вопросов нашему лентяю и убедившись, что тему тот знает, Ермолай Степанович начинал вдохновенно рассказывать. Он не повторял того, что говорил на уроке, он рассказывал новое! Вот мы пробиваемся через дремучие, непроходимые пампасы Амазонки, умираем от жажды в песках Сахары, боремся с леденящим душу холодом вместе с экспедицией Пири к Северному полюсу. А потом открываем райские острова в Тихом океане вместе с Джеймсом Куком ...

Я не оговорился, написав "мы". Именно мы, в том числе и я. Быстро смекнув, что лучше один раз услышать захватывающий рассказ Зимовейского, чем десять раз прочитать 2 - 3 листа из учебника, я прикинулся дурачком и ... попался на удочку к географу. За мной 3 - 4 моих товарища, такие же хитрецы, если не больше. И вечерком того же дня несколько "лентяев", картинно повесив головы, виновато шмыгали из вечернего класса..., чтобы, разинув рты и развесив уши, слушать рассказы нашего преподавателя географии.

8. Энциклопедический Костак

Ребята старших классов в превосходных степенях отзывались о старшем преподавателе истории Костаке Евгении Николаевиче. Его эрудиция, энциклопедические знания не только по истории, но и по литературе, подробности жизни великих людей и событий прошлого просто удивляли старших ребят, а среди них были неплохие эрудиты. Мы с интересом и любопытством глядели на этого скуластого, небрежно одетого человека, когда он рассеянно пробирался сквозь нашу ребячью толпу в классы старших рот. А мы ему вслед шептали: "Костак пошел, Костак! Вот бы его послушать!"

Как-то раз, сидя в читальном зале и увлекшись очередной интересной книгой, я не заметил, как читальный зал заполнили "старики" и офицеры старших рот. Это начинался семинар литературного кружка, который вел Костак. Бесцеремонно попросили и меня удалиться, я же стал просить разрешений присутствовать на этом семинаре. Евгений Николаевич снисходительно улыбнулся и сказал: "Пусть малец поприсутствует, пусть послушает наши дебаты".

Я забился в дальний угол и приготовился слушать, о чем будут говорить мои старшие товарищи. А они разбирали какую-то современную пьесу, я не помню ее названия, но по выступлениям ребят понял, что она им не понравилась. Но до чего же старшие ребята хорошо, со знанием дела и материала раздраконили ее! Причем, не было ни горячки, ни выкриков, свойственных нашим дебатам, когда дело доходило чуть ли не до рукопашной. Нет, здесь была вежливая, но хлесткая критика. Капитан Костак никого не перебивал, молча кивал головой. Но по его глазам, по вежливой полуулыбке было видно, что не по душе ему это критиканство.

Затем он попросил слово у председательствующего, встал и начал говорить. Да-а! Это была речь знатока литературы, мастера слова. Я многого тогда не понял, слишком мал был и не дорос до понимания того, о чем говорили ребята и взрослые. Но речь Костака просто очаровала. Именно речь. Не помню смысла сказанного, но чем-то меня речь взволновала, и после семинара я долго был под впечатлением от Евгения Николаевича. Это был человек, умевший "глаголом жечь сердца людей".

9. Климентьевич, учитель и автор учебников

А вот нашего математика Василия Климентьевича Совайленко мы почему-то не боялись. Может быть, оттого, что он пришел к нам тогда, когда мы перешли в седьмой класс и были почти взрослыми. А, может быть, нам импонировало то уважение трех выпусков старшеклассников, учеников Василия Климентьевича, с каким они относились к своему строгому математику. В нашей суворовской среде ничего нельзя было скрыть: ни хорошее, ни плохое. К тому же весомость сказанного старшими ребятами, их оценки тех или иных педагогов или офицеров были для нас значительны и авторитетны.

-Учтите, хлопцы, - говорили старшие ребята, - если у вас математику будет Преподавать Совайленко, на его колы и двойки не обижайтесь. Он вас научит математике, он из вас дурь выбьет и сделает человеками.

Два из трех выпусков сделали ему своеобразный сувенир в виде единицы, великолепно вырезанной из дерева. Один из колов даже с ножками и физиономией, очень похожий на лицо Василия Климентьевича. А нос гордого патриция, принадлежавший нашему математику, был на сувенире точь-в-точь скопирован с оригинала.

Мы видели, как провожал своих питомцев-выпускников капитан Совайленко! Не скрывая своих слез от окружающих, обнимал их на прощанье и напутствовал в дальний жизненный путь...

А как он отзывался о своих бывших учениках! Они все у него были чуть ли не Ломоносовы, а худшие из них, по крайней мере, Лобачевские.

Это о молодом математике, старшем лейтенанте Совайленко упоминает в одной из глав книги "Суворовцы" Иван Дмитриевич Василенко еще в 1944 году: "... Суворовец Т. отказался за систематические подсказки стать у двери в наказание. Молодой педагог привел провинившемуся слова Суворова: "Научись повиноваться, прежде, чем будешь повелевать другими!" и сказал в заключение: "Вы отказываетесь признать это правило нашего великого полководца, этим самым вы самовольно освобождаете меня от обязанностей в отношении вас. Раз это так - я не могу считать вас своим учеником".

С этого времени преподаватель Совайленко перестал вызывать Т. к доске, не проверял его тетрадей, не спрашивал его, когда тот поднимал руку ... Это смущало мальчика, да и товарищи укоряли его в неправоте. Однажды Т. сказал во время урока: "Товарищ старший лейтенант, не сердитесь на меня!". "Я не сержусь, - ласково ответил преподаватель, - я очень хочу, чтобы у меня с вами были такие же отношения, как и со всеми остальными воспитанниками!". Тогда Т. сказал: "Товарищ старший лейтенант, разрешите выполнить ваше приказание". И, выйдя из-за стола, стал у двери...".

Особенно трудно пришлось мне, грешному, когда у нас стал преподавать Совайленко. За год до его прихода к нам я часто болел малярией, потом гриппом, давшим осложнение на уши, долго лежал в госпитале. Это сказалось на моей успеваемости, я отстал в учебе, особенно по математике, с трудом перешел в седьмой класс. А тут к нам пожаловал Совайленко, как показало время, на мое счастье. Это он, в основном, сделал меня тружеником, научил настойчивости, логическому мышлению, приучил меня систематически работать над материалом.

Как же трудно приходилось мне в первое время! Сплошные двойки, поставленные твердой рукой нашего железного Совайленко против моей фамилии. За первую четверть по алгебре - "2", по геометрии - "3", по тригонометрии - "4". За вторую четверть - то же самое! Я просто не успевал "переваривать" новый материал, слабо зная старый.