Владимир Сухомлинов - Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания

В самом штабе Киевского округа не все было в том виде, как это было бы желательно. Продолжительная болезнь моего предшественника, генерала Шимановского, в конце концов привела к тому, что не было согласованной работы различных отделов штаба. Дельность и усердие начальников отделов не могли этот недочет восполнить.

В составе чинов штаба округа я нашел много моих учеников и знакомых, в том числе генерала Рузского в должности генерал-квартирмейстера, Маврина – дежурного генерала, Благовещенского – начальника управления сообщений. Эти генералы были те три кита, которые составляли фундамент штаба. Назначению своему они удовлетворяли, но в отношении пограничного округа их крупным недочетом было незнание иностранных языков.

Генерал Рузский, не обладавший крепким здоровьем, был, вместе с тем, человек разумный и по письменной части очень работоспособный, несмотря на скверный почерк.

В бытность мою затем военным министром, когда Рузский командовал корпусом в Киеве, я поручил ему уставную работу – вместо образования затяжных и дорогостоящих комиссий в Петербурге. Помощником в этих работах он избрал полковника Бонч-Бруевича, вместе с которым я его нашел в Варшаве, когда он командовал фронтом, отстаивая наши позиции по р. Висле, в 1915 году. В Рузском я ценил человека, прекрасно знакомого с военным делом и способного к целесообразной, продуктивной работе. Деятельность его на войне ценилась высоко, хотя телесно крепок он не был, и ему временно приходилось, по нездоровью, покидать ряды воюющих.

Поэтому для меня непонятно его поведение в критическую минуту для верховного вождя русской армии, когда к последнему явилась депутация, вместе с Гучковым, с требованием отречения от престола.

Это произошло в районе, где Рузский был старшим военным начальником, а потому по долгу присяги и службы в его обязанности входила охрана особы государя всеми вооруженными силами, находившимися в его руках.

Но в этом смысле не только попытки не было сделано, но он присоединился к мнению революционеров.

Все три генерала были на своих местах. На мне лежала обязанность согласовать их работу. Общими, дружными усилиями успешность работы в штабе сильно повысилась, на что генерал Драгомиров обратил внимание. Он никогда зря благодарностей не раздавал.

В один прекрасный день из Петербурга получено было уведомление, что Германского Генерального штаба подполковнику барону фон Теттау разрешено присутствовать на маневрах Киевского округа. Михаилу Ивановичу это не понравилось, и когда Теттау приехал, мой «командующий» его не хотел принять.

«Поручаю моему помощнику принять его, и узнай ты от него, что ему, собственно, от нас надо?» – с неудовольствием передавал мне это известие Драгомиров.

По-немецки Михаил Иванович не говорил, был другом Франции и нежных чувств к Германии не питал.

Барон фон Теттау, несомненный русофил, говорил по-русски и такого афронта не заслуживал. Хотя и с трудом, но удалось уговорить «командующего» принять этого известного германского военного писателя, не скрывавшего своих симпатий к русской армии.

Прием вышел довольно сухой, слишком официальный: в течение нескольких минут они обменялись двумя-тремя фразами на французском языке, и Драгомиров закончил эту аудиенцию заявлением, что он поручает своему помощнику присутствовать на маневрах 12-го корпуса под Острогом, на австрийской границе, и разрешает барону мне сопутствовать.

Очень чуткий и знавший себе цену, Теттау, когда мы вышли из кабинета Михаила Ивановича, сказал мне с нескрываемой досадой: «Мне так интересно было познакомиться с таким талантом, с таким выдающимся русским военным писателем, а вместо этого всего лишь «bonjour» и даже не «au revoir», а просто «adieu». Я знал, что Драгомиров философ и чудак, но убедился сейчас, что второе у него господствует над первым».

Из воспоминаний о моей солдатской жизни под начальством Драгомирова особенно памятны мне многознаменательные курские маневры. Для Киевского округа они имели особенное значение, ибо его заслуженный командующий войсками должен был уступить командование одной стороны военному министру Куропаткину. Подчиненным Драгомирову войскам предстояла встреча с войсками Московского и Одесского военных округов. Кроме того, Алексей Николаевич Куропаткин просил меня быть его начальником штаба.

Для получения указаний моего будущего командующего армией надо было ехать опять в Петербург. Куропаткин был очень занят в самой столице и для разговоров со мной уделил день своего отдыха, совмещаемый с поездкой в Териоки, по Финляндской железной дороге, где мы на собственной его даче могли без помехи заниматься.

В прекрасной усадьбе, находившейся на берегу Финского залива, действительно можно было отдохнуть от столичной суеты и духоты. Любитель рыбной ловли, Куропаткин прежде всего на шлюпке закинул сети и записал улов в специальный журнал ловли, который аккуратно вел. Затем он взял револьвер, выпустил в своем парке определенное число пуль в мишень и только после обильного завтрака засел со мной в удобном, обширном кабинете для совещания о предстоящих маневрах.

При высокой работоспособности Киевского штаба работа оказалась чрезвычайно успешной. Полевой штаб организован был образцово. Походная типография оборудована генералом Мавриным до такой степени целесообразно и практично, что на любой выставке заслужила бы, без сомнения, высшую награду. Формирование всех отделений штаба и обоза являлось своего рода пробной мобилизацией, весьма полезной для будущего полевого штаба на случай войны.

Погода все это время стояла превосходная, и маневры на редкость удались. Государь видел очень много интересных эпизодов в течение нескольких дней: переправу через р. Сейм и конечную атаку Южной армией позиции московцев под Курском.

Действия Южной армии заслужили общее одобрение как посредников, так и многочисленной свиты государя; киевские же войска выделялись действительно своей боевой подготовкой.

После состоявшегося затем парада рядом со мной слезал с коня министр двора (тогда еще «барон» Фредерикс) и обратился ко мне со следующими словами: «Ну, теперь можно быть спокойным на тот случай, если бы пришлось воевать: у нас появился подходящий главнокомандующий».

Через год Куропаткин был назначен главнокомандующим в Маньчжурии. Когда я сообщил Михаилу Ивановичу полученное об этом известие из Петербурга, он спросил только: «А кто же у него будет Скобелевым?»

Дело в том, что боевая карьера Куропаткина связана с совместной его деятельностью со Скобелевым, преимущественно в роли начальника штаба последнего.