Анна Тимофеева-Егорова - Я Береза, как слышите меня

- Умаялась сердешная, целый день вздыхает, в рот росинки маковой не взяла и не встает, - говорил пожилой, приглушенный голос с нижней полки.

- Может, хворь какая одолела? - высказывал свое мнение мужчина с лысиной по всей голове.

- Известно, какая - любовная, - противно хихикнул чей-то визгливый голосок. "Много ты понимаешь, - подумалось мне и я отвернулась к стене, а голову накрыла пальто. - Какой же это враг народа мой брат? Да ведь брат - сам народ...".

Нас у родителей было шестнадцать человек детей - восемь умерло, восемь осталось в живых. Нужда заставляла отца приниматься за отхожий промысел. Он работал то возчиком - возил рыбу из Осташкова, с Селигера, то ездил в Торжок за огурцами. А были годы, когда и в Петрограде работал на красильной фабрике. Мерз отец в окопах империалистической войны, с винтовкой защищал Советскую власть в гражданскую. Вернулся он после всех этих баталий больной и в 1925 году умер - сорока девяти лет от роду.

Васе, самому старшему из братьев, очень хотелось учиться. Но, окончив четыре класса Сидоровской школы, по решению семейного совета, пошел в "мальчики" к портному.

Отец тогда сказал так:

- Давай, мать, продадим овцу, и я отвезу Ваську в Питер. Попрошу там Егора Антоновича замолвить словечко у хозяина. Глядишь, мастеровым будет. А тут что?.. Учиться негде, да и возможности у нас нет никакой обувать, одевать, кормить. - И дальше он обратился к сыну: - Может быть, ты, сынок, не хочешь учиться на портного, тогда давай иди в сапожники к дяде Мише. Дядька родной, материн брат, худому не научит. Выбирай.

И Вася выбрал - портного.

До самой Октябрьской революции учился мой брат. В революцию шестнадцатилетний паренек раздобыл винтовку и пошел с ней против кадетов вместе с отрядом красногвардейцев. Был Вася ранен и кое-как добрался до тетки Аграфены, дальней родственницы отца. Тетка перепугалась, немедля послала в деревню письмо, написав, что выживет Вася или нет - одному Богу известно.

Мама, получив такую весть, бросила все и помчалась спасать сына. Она выходила его, привезла домой - длинного, худого, наголо постриженного.

Дома Вася прожил недолго - поступил работать на железную дорогу в Кувшинове. А спустя какое-то время рабочие выдвинули его продавцом в свой магазин. В стране разруха, голод - продавцами выбирали самых надежных, тех, кому верили. А потом Васю перевели во Ржев, затем в Москву. Обычная биография рабочих парней тех лет: работал, учился на рабфаке, стал коммунистом. Затем уже он окончил Плановую академию, Комвуз. Рабочие фабрики "Москвошвей N5" избрали Василия своим депутатом в Моссовет. "Начальник планового отдела Наркомвнутторга СССР - какой же это враг народа? думала я, перебирая всю жизнь любимого брата. - Клевета! Напраслина!"

Да, напраслина. И я вспоминала, как мама молилась Богу, стоя на коленях перед иконостасом, как вначале перечисляла все наши имена - своих детей, прося у Бога нам здоровья и ума, а потом каждый раз в конце молитвы повторяла: "Спаси их, Господи, от напраслины!" Тогда в детстве я не понимала этого слова, а сейчас оно обнажилось передо мной во всей своей страшной наготе...

Как медленно движется поезд. Но мне, подъезжая к Москве, стало все как-то безразлично. Куда и зачем я еду, к кому? Вот и Москва Город моей комсомольской юности. Именно здесь неожиданно круто повернулась моя судьба, накрепко связав деревенскую девушку с городом и небом.

Москва встретила пасмурным, дождливым днем. В этот раз меня здесь никто не встречал, никто не ждал. С вокзала я позвонила на квартиру брата Василия. Ответила его жена - Катя. Узнав мой голос, разрыдалась и долго не могла выговорить слова. Немного успокоясь, спросила:

- Ты где сейчас, Нюрочка?

- На Казанском вокзале.

- Жди меня у главного входа, я сейчас приду.

- И вот я стою - жду. Прошел час, другой... И вдруг я заметила плохо одетую, с поникшим взором женщину.

- Катя!?

Оказалось, что она искала меня, одетую в военную форму, а я ее красавицу смолянку с пышной прической, с блестящими синими глазами и гордой статью... Опять были слезы. Она схватила меня за руку и повела в глубь вокзала. Мы нашли свободную скамейку, сели и Катя рассказала, что Васю судила "тройка", приговорила к десяти годам заключения, приписав ему шпионаж и связь с английской разведкой. Его статья в "Экономической газете" была, якобы, перепечатана англичанами и этим он выдал какую-то государственную тайну...

- Десять лет! За что? - всхлипывая, говорила Катя. - Нюрочка, родненькая, ты, пожалуйста, больше мне не звони и не заезжай. Я сегодня только на минутку забежала в квартиру за Юркиными вещичками. Мы с ним теперь кочуем по знакомым, хотя многие нас боятся... А я боюсь, что меня дома могут арестовать... Что тогда будет с Юркой? - плакала Катя. Плакала и я. Мы расстались...

Куда мне было податься? К Виктору в авиачасть? - ни за что в таком-то виде... В аэроклуб? - Нет! На Метрострой? - Нет!

Под сожалеющие взгляды, чтобы все напоминало о самом счастливом времени, о дерзновенных мечтах, чтобы каждый намек о прошлом травил душу? Нет! Может, потом, а сейчас?.. Куда глаза глядят!

Вот в расписании поезд, который довезет меня до брата Алексея. Значит в этот город...

Поезд плелся, спотыкаясь на каждом полустанке, и от того колеса отстукивали не весело, а тоскливо: "пло-хо те-бе... пло-хо те-бе"...

В городе Себеж брата не оказалось, его перевели на новое место службы. Переночевала я там у соседей, а утром опять в путь. Денег в кошельке у меня оставалось только двенадцать рублей. Не хватало двух рублей до городка, где работал мой брат Леша. Ничего. Купила билет на все деньги, а то, что одну станцию не доеду - не беда - дойду.

Еду опять в общем вагоне и опять на верхней полке. Чтобы не плакать, прислушиваясь к стуку колес: "ку-да ед-шь... ку-да ед-ешь... ", а затем колеса сменили свою "песню" на другую: "Где-е твоя во-ля, где-е твоя во-ля... "

Воля, воля... Неужели у меня ее нет? Если есть, то почему я лежу вот такпластом на полке и ничего не хочу предпринять? Почему не борюсь за свое право летать?.. Вспомнились слова любимого всей молодежью первого секретаря ЦК ВЛКСМ Саши Косырева:

"Ни когда не отступайтесь от задуманного. Смело и гордо идите вперед... "

- Смело и гордо идите вперед! - повторила я, и в этот момент состав вздрогнув всем своим длинным, неуклюжим телом, остановился, словно предоставил мне право выбора.

- Где это мы стоим? - свесив голову вниз, спросила я.

- Чай Смоленск, - ответил мужчина.

- Сколько стоим?

- Минут тридцать, не менее...

Неожиданно для соседей по вагону я ловко соскочила с полки, накинула пальтишко, подхватила чемодан и - к выходу.

Мужчина, сидевший на нижней полке, переглянулся с попутчиком и произнес сочувственно: