Василий Зайцев - Подвиг 1972 № 06

— Все про отца спрашивает? — сказала Матвеевна.

— Аха, — ответил Васька, — про отца.

— Охо–хо, — вздохнула худая, — Нюре хоть спросить–то есть кого, а нам и этого нету.

Колеса постукивали по пыльной дороге.

— Вась, — сказала Матвеевна, — это тот инвалид–то, в сапожной, стучит?

— Он, — кивнул Васька.

— Без обеих вить ног, без обеих, — вздохнула худая и как–то странно поглядела на Ваську.

— Где их возьмешь теперь, — тоскливо ответила худая, — с руками–то чтоб да с ногами. — Она помолчала и опять вздохнула. — Ох, дождемся ли, старенька, когда мужики–то на плугом пойдут, а?

Они рассмеялись.

— Вась! — спросила худая, кивнув на Васькину пилотку. Он как надел ее вчера перед зеркалом, так, кажется, и не снимал. — А откель обнова–то?

Васька долго не отвечал, словно задумался, потом сказал:

— Вон евойного отца.

— Живой? — спросила меня Макаровна.

— Живой, — ответил я. — Скоро приедет.

— Охо–хо! — вздохнула худая. — Все же есть хоть счастливые.

— И слава богу! — вскинулся вдруг Васька, словно защищая меня от Макаровны.

— Конешно, конешно, — ответила худая, оборачиваясь к Ваське. — А ты чо, соколик, думаешь, я позавидовала? — Она вздохнула. — А и то позавидовала, — согласилась она, — дай бог, чтобы все отцы к вам вернулись.

Все надолго замолчали. Цокали копыта. Наконец Васька показал мне на белую каменную осыпь. Это и была Белая Грива.

Внизу, под осыпью, и справа, и слева растекалось сжатое поле. Васька торопливо распряг коня, вместе с женщинами зацепил плуг.

— Ну чо, — сказала худая, — давай, Матвеевна, благосло–вясь, я первая, опосля ты.

Худая ухватилась за ручки плуга, Матвеевна взяла лошадь под уздцы, и, напрягаясь все втроем — и лошадь, и женщины, — отвалили жирный, блестящий на солнце пласт земли.

Васька хмуро глядел вслед теткам, а они уходили все дальше вдоль длинного поля.

— Я обмерю, — сказал мне Васька, — а ты клевера в корзину набери. Вишь цветочки?

— Кашку? — спросил я.

— Кашку, кашку, — ответил, не оборачиваясь, Васька.

Он шагал по сжатому полю, и ветер пузырем надувал его зеленую рубашку. Ту самую, в которой Васька приехал тогда в город.

Он шел размашистым шагом и всеми ухватками — тем, как он двигался, тем, как ловко поворачивал циркуль, тем, как говорил перед этим, — был похож на взрослого.

Жужжали полосатые шмели, трепетали крыльями стрекозы, то повисая на месте, то срываясь стремительно вбок. Я обрывал тонкие сиреневые цветочки от клевериной головки и сосал из них сладкий сок, развалясь в траве. Мне было хорошо и радостно, пока мой взгляд не нашел в бесконечном черно–желтом поле напряженную, понурую лошадь и двух женщин. Мне стало совестно, я вскочил, торопливо обрывая кашку.

Когда корзина наполнилась и я подошел к телеге, Васька уже вернулся и вбивал топором в землю какие–то палки.

— На нож, — сказал он мне, — срезай ветки подлиннее, — лицо его было напряженным и хмурым, — надо сделать шалаш. Им тут дня четыре ишачить. С утра до темени.

Тетки проходили мимо нас. Теперь они поменялись местами, но уже совсем вымотались. А прошли всего рядов пять — пять волнистых гребней в бесконечном поле.

— Двадцать га! — сказал зло Васька. — Эх, хухры–мухры, трактору бы тут на один день! — Он плюнул на землю и яростно заколотил топором.

Васькина злость передалась мне. Срезая ветки, я с силой, зло нажимал ножом, будто дрался с противником. Пот полз мне в глаза, но я даже не вытирал его, а только сдувал — мне было некогда.

Шалаш получился на славу! Васька напихал туда сена, кинул два одеяла с телеги и вздохнул, посмотрев на теток: они сделали еще три хода вдоль поля.

Напротив нас тетки остановились.

— Васька! — крикнула одна. — Водицы подтащи–ка!

Васька схватил ведро, исчез за кустами, а когда появился, через край ведра переплескивалась вода. «Тут, значит, и ручей есть», — подумал я и подошел вслед за Васькой к женщинам.

— Матвеевна, — сказал Васька, поднимая ведро, — вы, ну–ка, отдохните, а мы с Кольчей попашем.

Я думал, Матвеевна скажет: «Ну куда вам!» — откажет просто–напросто, но она молча кивнула головой. Пот струился с нее ручьями, а худая посерела от натуги, и большие глаза ее, кажется, стали еще больше.

Тетки попили и пошли к шалашу. Васька поил лошадь.

— Но–но, — ласково приговаривал он, то поднося ей ведро, то отнимая. — Не торопись, зайдешься, погоди, золотко! — Прямо как с человеком разговаривал.

Потом я вел лошадь под уздцы, как показал мне Васька, а сам он держался за плуг. Напившись и передохнув, конь шел веселее, бойко пофыркивал, и наш ряд получился ничем не хуже соседних. Мне не терпелось обернуться, поглядеть на Ваську, а еще больше не терпелось попросить его дать попахать мне. Но лошадь шагала, я должен был внимательно смотреть вперед и оборачиваться не решался.

Наконец Васька пробасил: «Тпрр–ру», и лошадь послушно стала, натруженно дыша.

— Васька, — потребовал я, — теперь моя очередь!

Он усмехнулся, недоверчиво поглядел на меня, но кивнул.

Я взялся за скользкие ручки плуга, Васька чмокнул, и лошадь двинулась. «Ха! — подумал я. — И нисколько не трудно!» Лошадь сама тащила плуг, а я только должен был ровнять ряд, но это получалось легко.

— Налегай! — крикнул мне Васька. — Глубже паши!

Я послушно налег, прошел несколько метров и вдруг почувствовал, как налились тяжестью руки. Когда я вел лошадь под уздцы, идти было легко по твердому полю, теперь же я шел по паханой мягкой земле, ноги проваливались и деревенели. Пот застлал мне глаза, я уже не наваливался, чтобы борозда выходила глубже, я просто держался за плуг, а лошадь, и Васька, и эта железная штуковина с острым ножом тащили меня за собой, как на прицепе.

— Сто–оп! — сказал Васька, останавливая коня. Я с трудом разжал онемевшие руки и отшатнулся от плуга. В голове гулко стучала кровь, пот капал с подбородка. Я утерся рукавом, едва дыша.

Мне было стыдно за свою немощь, я думал, Васька меня крепко обругает, но он неожиданно похвалил:

— Молодец, Кольча!

Мы поменялись местами и пошли дальше. Васькина похвала меня успокоила, приободрила. «Да нет уж, — подумал я, — не так и плохо для первого раза. Вот кабы я все время в деревне жил, выходило не хуже Васькиного». Я взглянул вокруг себя еще раз, мысленно обмерил поле. Ему, казалось, не было конца и края.

Лошадь встала, тяжело поводя боками, тетки подошли к нам.

— Ну, мужики, — сказала, посмеиваясь, худая, — уважили, спасибо. А теперь идите.

— Макарыч–то тебе задаст, — сказала Матвеевна, глядя на Ваську.

— Ну его, — пробубнил он, утирая пот.

Матвеевна чмокнула на лошадь, та нехотя двинулась вперед, а мы с Васькой пошли в деревню.

Дорога вела в гору, и понурая лошадь да две фигурки возле нее долго виднелись нам.