Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

Баян был в таком состоянии, что играть на нем было невозможно. Саша разобрал его на мельчайшие детали, сам сварил особый клей, раздобыл и поставил новые меха, заменил часть кнопок. Каждый вечер можно было его видеть склонившимся над столом в домике.

Однажды вечером из его домика понеслись переливчатые звуки баяна: «По долинам и по взгорьям шла дивизия в поход…». Когда он остановился, то заметил, что перед его крыльцом собралась кучка удивленных слушателей. Тогда он вышел наружу и растянул баян во всю ширь. По вечерней степи понеслись звуки знакомого всем вальса, и Саша громко запел: «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на погоне незнакомая чья-то рука…».

С появлением баяна жизнь на ферме потекла совсем по-другому. Оказалось, что чуть ли не все доярки певицы и плясуньи. По вечерам перед домиком бригадира на лужайке расположился кружком хор доярок, а в центре Саша с баяном. Каких только песен он не знал! Вот только с танцами не совсем хорошо получалось — один единственный кавалер на ферме Саша был занят баяном, и доярки должны были танцевать в парах с подружками.

Так становился он для всей женской бригады одним-единственным женихом, и каждая старалась привлечь его внимание: ему стирали и гладили белье, прибирали в домике, носили вечером парное молоко от самой доброй коровы. Их заигрыванию не было конца, его постоянно приглашали в женское общежитие на вареники или отпить чаю с сибирскими шанежками.

Саша действительно был красавцем, в хромовых сапогах и офицерской гимнастерке, с баяном в руках, появлялся он в общежитии и садился к столу — девчонки боролись между собой за место рядом с ним.

Особенно старательно заботилась о нем одна из доярок, сбитая и крутобедрая Настя. Она каждую неделю мыла пол в его домике, меняла и стирала белье, носила из ручья воду для питья и все это делала с веселой улыбкой и шутками. Круглолицая и белобрысая, с вздернутым носом, она была старше Саши лет на пять, а то и на все десять, поэтому другие женщины его особенно к ней и не ревновали: «Неровня она ему».

Как-то однажды, когда Настя, согнувшись, мыла пол, он шутливо прихлопнул ее по округлому заду. Она распрямилась, заливаясь счастливой улыбкой, и замахнулась на Сашу мокрой тряпкой. Он поймал ее руку, и они оказались прижаты друг к другу, так что он ощутил мягкость и тепло ее больших грудей, и от этого по всему его телу побежало что-то давно и совсем забытое…

Когда они поднялись и Настя, улыбаясь, укладывала свои длинные рыжеватые волосы, Саша смотрел на ее пышущее здоровьем еще молодое лицо и думал: «А почему бы не она? Может быть, это и есть мое счастье, моя судьба?».

Так началась их любовь. Вначале никто ничего не замечал, и все продолжали наперебой ухаживать за Сашей, но Настя стала исчезать из общежития уже на всю ночь, и постепенно все привыкли, что он выбрал ее. Не то, чтобы она ему особенно полюбилась, а просто постепенно она вошла в его жизнь как что-то необходимое, доброе и приятное. О женитьбе вначале не было и речи, но Настя в глубине души надеялась, что Бог пошлет ей такое счастье — ее муж погиб на фронте в самом начале войны. Лежа в темноте рядом, она как-то сказала ему:

— Вот ведь у меня в Константиновке дом-то стоит пустым, и корова есть, и поросята. Мать за ними смотрит, да разве ей одной со всем этим управиться…

Саша понимал это как приглашение начать беззаботную совместную и зажиточную жизнь в ее доме, на парном молоке со свежеиспеченным хлебом, но он не произнес в ответ ни слова, только обнял ее покрепче.

Все на ферме воспринимали их связь как вольный брак, каких во время войны возникало много. Бригадиру это тоже все нравилось, он надеялся, что получит Сашу навсегда. С хитрой улыбкой он шутил: «Свадьбу-то не зажуливайте!».

Когда они как-то вместе были в Константиновке, Настя познакомила его со своей мамой, такой же, как и Настя, крепкой и жизнерадостной и еще не старой женщиной. Происходили они из украинских переселенцев начала века, когда по реформе Столыпина в Сибири поселялись многие безземельные крестьяне. Дом на две комнаты был сложен из толстых бревен, все в доме сияло, всюду белый вышитый ситец и большая в углу икона — все ждало Сашу как нового хозяина, но он не шел, он не мог — он был в побеге.

Недели шли за неделями, приближалась осень, начался последний сенокос, и Саша работал на косилке от зари до темноты. В один из таких дней на ферму пожаловал участковый милиционер из Константиновки на своей конной бричке, узнать, все ли в порядке. Бригадир сразу же учуял опасность — спроси он Сашу про документы, и начнется канитель, так что он лишится этих золотых рук. Милиционер был ему хорошо знаком — вместе когда-то в тридцатые проходили действительную службу в армии, так до сих пор и остались на «ты».

Милиционер поинтересовался, не приняты ли новые люди на сенокос, надо бы проверить. На что бригадир сразу же заявил:

— Да, что их проверять-то, они все сейчас по степи разбросаны, да и я их всех уже проверил. Пойдем-ка сначала лучше в дом, там моя хозяйка уже, наверное, пельмени поставила.

По сибирским понятиям, слово пельмени уже как бы включает в себя и стакан водки. И засели два приятеля за эти пельмени, да так, что к вечеру участкового пришлось грузить в его бричку, да еще провожатого давать.

Бригадир после этого еще раз спросил Сашу о документах, и тот хмуро ответил:

— Уж два раза писал. Замотали, наверное. Осенью сам поеду пробивать.

Тревожное чувство не оставляло Сашу, он знал, что засиделся здесь слишком долго, пригрелся к Насте, привык к своей уютной комнатке, к вышитым покрывалам. Работа его не тяготила — на работе он забывал обо всем. Полюбились ему и бархатные казахские степи с горьким ароматом полыни, и тихое озеро, в котором он часто ловил рыбу. Теперь все это нужно было бросить и бежать навстречу неизвестности.

Так уж получилось, что считали Настю и Сашу мужем и женой. Если бригадир что-то хотел передать Саше через Настю, то он говорил: «Передай мужу…». Да и Настя уже стала вести себя, как жена: брала его при всех под руку, поправляла на нем воротничок и даже целовала в губы. Все были уверены, что зимовать Саша будет в Настином доме, а там и свадьбу сыграют. Но Саша знал, что это невозможно, и эта мысль угнетала его.

Уже давно он стал замечать, что одна из доярок, самая молодая из всех, ей только шестнадцать лет исполнилось, как-то пристально и странно, без улыбки, всматривается в него. Звали ее Нина, и на ферме она была новенькой, так как, окончив школу, решила летом немного заработать денег, чтобы поддержать свою больную мать и иметь средства на поездку для поступления в институт. Была она высокой и хрупкой, с каштановой косой до пояса, и в отличие от других доярок, часто во время веселых вечеринок удалялась и читала книгу. Ей явно было здесь не по себе, она чувствовала себя одинокой, так как подруга на ферме для нее не находилась.