Владимир Рекшан - Ленинградское время, или Исчезающий город

При осмотре выбранной для обмена пластинки следовало соблюдать определенный ритуал: внимательно рассмотреть пакет, затем умело вынуть сам винил, не касаясь пальцами поверхности. Предстояло его обнюхать – иные деятели протирали поверхность одеколоном, стараясь обновить, чем безнадежно портили звуковую дорожку. Сама пластинка разглядывалась под углом – пытались понять ее состояние, заметить царапины. При обмене всегда имелся риск получить испорченный диск. Если учесть, что новый, запечатанный диск стоил от 50 до 60 рублей, а начинающий инженер получал зарплату рублей 120 в месяц, удар по кошельку мог быть значительным. В каком-то смысле в том садике делалась история. Но об этом нынче мало кто помнит или просто знает. После восьми, не наговорившись о любимой музыке, отправлялись в кафе «Сайгон». Но знаменитый «Сайгон» – это отдельная тема.

Одновременно со спортивной карьерой стала выстраиваться и музыкальная.

Поступив на истфак университета, я продолжал поддерживать отношения с бывшими одноклассниками. Илья Нехлюдов и Игорь Горлинский учились на биологическом. Еще в школе мы сделали бит-группу под названием «Корабль дураков», с которой на дне первокурсника биологического факультета в Доме культуры «Маяк» играли в настоящем дворце с большим залом и бархатным занавесом. Мы очень волновались и сыграли плохо. За нами на сцену вышла бит-банда из студентов-индонезийцев. У этих индонезийцев были такие красивые настоящие гитары, что я завидовал черной завистью. Мне уже удалось проникнуть на выступления популярных в городе бит-групп «Садко» и «Аргонавты». Представление о том, как должен звучать электрогитарный ансамбль, у меня имелось…

К осени 1968 года «Корабль дураков» успешно развалился. Тогда же я познакомился с Витей Райтаровским. Он был специалистом по португальскому и испанскому языкам, учился на филфаке. Оказавшись у него в общежитии на Васильевском острове, я спел басом фрагмент популярной тогда в Советском Союзе песни Тома Джонса «Делайла» и был принят в ансамбль без названия, который предполагал выступать перед студентами Ленинградского университета…

Вкусив капитализма с нечеловеческим лицом, как-то по-доброму вспоминается безденежный социализм конца 60-х годов. За квартиру родители платили, но плата была необременительной. Занимался спортом я даром, в спортлагеря отправлялся за копейки. А достигнув высоких результатов, за казенный счет ездил по всей стране и получал талоны на обеды. Проезд в метро и автобусе стоил пять копеек, а в троллейбусе четыре копейки. Трамвай обходился всего в три. Кондукторов почти везде упразднили, заменив их кассами самообслуживания. Пассажиры сами бросали в эти кассы монетки и отрывали билеты. Малоимущие студенты старались экономить. Лишь делали вид, будто кладут в кассу монетку. Для желающих продавались карточки. Если ты покупал карточку за шесть рублей, то мог ездить по городу целый месяц бессчетное количество раз. Войдя в автобус, следовало показать карточку пассажирам. Предполагался народный контроль. А он и был. Везде висели плакатики с призывом: «Показывайте карточку пассажирам!»

Хоть я и имел личные доходы, родители все равно каждый день оставляли мне рубль, а вечером меня гарантированно ждал ужин на сковородке. На рубль можно было вполне прилично прожить день и даже посетить кафетерий.

Пора вспомнить про ленинградский общепит.

После смерти товарища Сталина в Советском Союзе началась «оттепель». Так назывался исторический период до конца 60-х годов. Почти в каждом квартале ленинградских новостроек строили по двухэтажной «стекляшке», многие из которых до сих пор стоят, проданные под разные народные супермаркеты и иные коммерческие предприятия. А в годы моей юности «стекляшками» пытались приучить советских ленинградцев к публичной жизни. На первом этаже такого сооружения, как правило, располагалась кулинария. Сюда школьники ходили пить вошедшие в моду молочные коктейли. На твоих глазах в металлический стакан миксера укладывали мороженое, наливали сироп. Потом все это вертелось с громким жужжанием. За 11 копеек тебе наливали стаканчик. Вторые этажи «стекляшек» отдавались под кафе. Днем они работали как столовые, а по вечерам там, по идее, должны были собираться молодые физики и лирики и о чем-то страстно спорить. Помню, наша классная руководительница и преподаватель английского языка Нина Николаевна Токачирова несколько раз устраивала для класса посиделки в «стекляшке» на проспекте Металлистов. Однажды это было заседание школьного научного общества, а другой раз – что-то наподобие телевизионного «Голубого огонька». Споры научного общества о параллельных мирах получились натужными, а одноклассники Коля Ставицкий и Слава Ганашек умудрились тайно выпить бутылку портвейна, после чего им стало плохо и пришлось вызывать родителей.

Так можно сказать и про весь Ленинград в целом. Европейские проявления публичной жизни прижились лишь отчасти. Молодежные кафе постепенно превращались в пивные средней захудалости, куда приходили не физики и лирики, а мускулистые работяги после трудового дня.

Чтобы по-настоящему выйти в люди, следовало ехать в центр города. То есть на Невский проспект. В школьные годы я оказывался на Невском проспекте набегами. С кем-нибудь из приятелей мы заходили в тир на Литейном проспекте. Он занимал арку возле «Старой книги». Букинистического магазина давно нет. На его месте то «Адидас», то банк открывают. Сколько платили за пять выстрелов, я не помню, но отлично помню мишени с отверстиями от пулек. Их можно было забрать с собой и, если стрельба удалась, хвастаться перед сверстниками.

В Ленинграде была и уникальная сеть заведений под странным названием «Кафе-мороженое». Я помню несколько таких на Литейном проспекте, парочку на Владимирском, еще с пяток на Загородном. Их было много. «Кафе-мороженое» предлагало своим клиентам кофе, мороженое, которое накладывали в металлические чашечки. Имелось в ассортименте шампанское и сухое вино. Иногда посетители умудрялись приносить алкоголь с собой. Но притонность не прижилась. В этих местах проводили досуг влюбленные парочки, сюда приводили в выходные детей, вечерами здесь дринкали винцо студенты. Вообще жители Ленинграда отличались любовью к мороженому местного производства. Им гордились больше, чем футбольным клубом «Зенит». Если последний все время болтался где-то в середине турнирной таблицы, то ленинградское мороженое считалось чуть ли не лучшим в стране. Мороженым торговали на всех углах: молочный стаканчик стоил девять копеек. За эскимо на палочке следовало заплатить одиннадцать. Пломбирные стаканчики ценились в тринадцать копеек, а сахарная трубочка стоила пятнадцать. Но вершиной подросткового и студенческого счастья считалась пломбирная трубочка за двадцать восемь копеек. Она была в шоколаде, усыпанная орешками. И эти двадцать восемь копеек еще нужно было накопить. Иногда продавалось мороженое и за семь копеек: в картонном стаканчике, кисленький замороженный сок с водой. То, что в Париже называется «сорбе». Но «сорбе» особой популярностью не пользовался.