Павел Михайлов - 10000 часов в воздухе

Инструктор добился своего: группа наша вскоре снова заняла первое место.

…Наступила осень, лагерь свернулся. Закончился первый учебный год в школе. Приближалось время отпуска, к которому мы усиленно готовились: шили выходную форму, начищали до сияния пуговицы, прицепляли новые «крабы» к головным уборам. Желанный значок ГТО второй ступени к этому времени, в числе других, получил и я. Давай и его на грудь! Хотелось выглядеть посолиднее.

«В полном параде» поехал я в отпуск. Моё появление в Гришкове не прошло незамеченным. Был всего-навсего пастушонок, а теперь смотрите — лётчик!

Но менялись в стране не только судьбы одиночек. К концу 1939 года и деревня стала иной. Позабыли наши гришковские колхозники о засилье всяких ковалдиных. Многие гришковцы «вышли в люди» — в новом, советском понимании этого слова. И всё же каждое появление в деревне таких, как я, в прошлом батраков и бедняков, было самой наглядной агитацией за советскую власть. На примере молодых гришковцев воочию можно было убедиться, какие широкие просторы открывает советский строй перед крестьянской молодёжью.

Товарищи, оказавшиеся в это время в Гришкове, разрывали меня на части, каждый зазывал к себе. От них я узнавал и о тех, кого не застал в Гришкове: кто учительствует, кто уехал поступать в институт, кто служит в армии. Год — как будто срок небольшой, а сколько перемен произошло в родном селе, сколько нового принёс колхозный строй.

Радостно было мне видеть, насколько обеспеченнее стала теперь наша семья. Избавилась благодаря колхозу моя мать от вечной тревоги за завтрашний день. Спокойно мог я возвращаться в школу.

…После каникул размеренная школьная жизнь начинается не сразу. Отпускные настроения не вдруг исчезают. Целый месяц ещё щеголяли мы в выходной суконной форме. Многие отрастили себе волосы. В то время у нас считалось модным стричь затылок «под бокс», а спереди носить длинный чуб, опущенный на правую половину лба. Трудно представить себе что-либо безобразнее. Однако среди многих курсантов такая причёска считалась признаком лихости.

Командование не могло, конечно, мириться с этим. Не успели мы появиться в школе после отпуска, как издан был приказ: всех курсантов остричь наголо! Школьная парикмахерская живо разделалась с нашими чубами. Помню, как один курсант всеми правдами и неправдами пытался избежать ножниц и машинки парикмахера. Прическу сберечь ему не удалось, а пять нарядов вне очереди заработал!

Так постепенно после отпускного «шика» мы вновь превратились в скромных курсантов, одетых в синие хлопчатобумажные кителя. Потянулись месяцы упорных занятий теорией. Полёты были отложены до весны.

Казалось, всё вошло в свою обычную норму, как вдруг неожиданное событие взбудоражило школу.

Среди нас оказались два талантливых курсанта-художника. Оба они хорошо учились, но ещё лучше рисовали. Яркие, всегда привлекательные номера стенгазеты, плакаты, портреты — всё это делали они. Комсомольская организация не давала этим курсантам других поручений, кроме рисования.

Дело закончилось, однако, большим конфузом для нас, покровителей молодых талантов. Случилось это в субботу, в день общественного смотра: наши активисты совместно с командованием школы обходили помещения, проверяя, чем по вечерам занимаются курсанты. В общежитии чувствовалось обычное оживление: получившие увольнение наводили стрелки на брюках, прихорашивались, спортсмены готовили к завтрашней вылазке лыжи, точили коньки; фотолюбители заряжали кассеты, печатали фотографии знакомых девушек, с которыми надеялись встретиться.

Мы подошли к комнате художников. Она оказалась запертой изнутри. Когда наконец после долгой паузы открылась дверь, художники стояли перед нами красные, растерянные, руки по швам.

— Чем занимаетесь? — будто ничего не замечая, спросил помкомэск.

— Готовимся в город! — не совсем уверенно ответил один из них.

— И основательно уже «подготовились»?

Опустив голову, художники молчали. Мы не сразу поняли, в чём тут дело, но помкомэск хорошо знал своих воспитанников. Проворно сунув руку за незаконченный, прислонённый к стене портрет, он вытащил оттуда одну за другой несколько недопитых бутылок. В комнате воцарилось неловкое молчание.

— На гауптвахту шагом марш!.. — гневно крикнул командир.

На внеочередном комсомольском собрании выступил командир отряда.

Обведя строгим взглядом притихшие ряды курсантов, он сказал:

— В лётчики готовитесь, не так ли? А ведь пьяницам нет места в авиации! Кому придет в голову доверять штурвал, человеческие жизни и дорогостоящую машину пилоту, у которого в голове муть и руки трясутся?

Курсанты молчали: увы, это относилось ко многим из нас.

— А эти с позволения сказать «художники», — продолжал командир, — вообразили себя репиными и айвазовскими и зазнались. Думают — теперь им море по колено!.. — Помолчав, командир заключил: — Командование будет ставить вопрос об отчислении обоих художников из нашей школы.

До исключения, правда, дело не дошло. Комсомольская организация обоих провинившихся взяла под свой контроль, мы приняли на себя коллективную ответственность за них. С этого дня оба курсанта учились не хуже других и были при выпуске аттестованы пилотами.

Нашему комсомольскому бюро пришлось в эту зиму заниматься ещё кое-какими грешками курсантов. Будущие асы на занятиях вели себя порой не лучше иных мальчишек-пятиклассников. Стоило им нащупать «слабину» у какого-нибудь преподавателя, как они тут же садились ему на голову: на занятиях шумели, подсказывали друг другу.

Комсомольское бюро объявило войну и этим ребяческим выходкам. Поставили вопрос о честности комсомольца: не всё ли равно, большой или малый обман? И обманываем-то кого? Прежде всего самих себя. Можно ли стать первоклассным пилотом, если не знаешь устройства машины или законов её действия?

Со шпаргалками и подсказываниями также удалось покончить.

После надоевших всем наземных упражнений в искусственных условиях наступило время настоящих полётов. Пришла вторая лётная весна.

Обучение пилотажу начиналось с вывозных полётов на скромной машине «Р-5». Этот самолёт был для нас дорог тем, что имел свою славную историю: на нём спасали челюскинцев первые Герои Советского Союза.

Практика начиналась с того, что инструктор вёл машину, а курсант сидел за параллельным управлением, наблюдал, как действует инструктор, изучал приём пилотирования. Позднее к управлению самолётом допускался ученик, инструктор же сидел за параллельным управлением. Только после таких предварительных вылетов нас выпускали в самостоятельный полёт.