Павел Михайлов - 10000 часов в воздухе

— Как это Крюкова? — невольно вырывается у меня. — Ведь он же раньше нас вылетел? Значит…

— Ничего это ещё не значит! — успокаивает, видимо, не менее меня встревоженный Таран. — Может быть, Крюков уклонился от маршрута или же сидит где-нибудь на вынужденной посадке. Неисправность какая. Мало ли что бывает…

Никто из нас не высказывает Тарану своих опасений, но каждого сверлит мысль: неужели та яркая вспышка впереди нашего самолёта — это?..

Грустно разбредаемся мы по своим землянкам. Отдыхать всё же надо — каждому из нас предстоят новые боевые вылеты. Как мы ни волнуемся за судьбу товарищей, усталость берёт своё. Вскоре я, как и остальные члены нашего экипажа, засыпаю мёртвым сном. Но сон мой непродолжителен — будит тревога за друзей.

Вскакиваю, бегу на командный пункт. Таран уже на ногах, а может быть, и вовсе не ложился?

— Товарищ майор, разрешите войти, — спрашиваю его волнуясь.

— Входите. Что случилось? — не очень любезно, как мне показалось, говорит Таран.

— Крюков и Бирюков?..

— Да пока никаких сведений… — отвечает командир, не глядя на меня.

Телефонный звонок внезапно прерывает наш разговор. Командир прикладывает трубку к уху, лицо его постепенно светлеет.

— Так, так, — повторяет он, — обязательно! Немедленно! Сейчас будет выполнено! Есть!

Несмотря на лаконичность ответов, я по выражению лица командира догадываюсь — вести добрые. Так и есть!

— Вот что, Михайлов, — приказывает мне Таран, — передай распоряжение экипажу Езерского, чтобы он взял на борт бочку бензина и был готов немедленно вылететь. Курс ему сейчас штурман проложит по карте…

Через двадцать минут корабль Езерского поднимается в воздух. Становится очевидным, что один из невозвратившихся самолётов не нашёл в темноте нашего хорошо замаскированного аэродрома и сейчас сидит где-то в поле без бензина.

Вскоре на горизонте показываются две черные точки, они растут и постепенно принимают знакомые очертания. Машины приземляются. Мы кидаемся им навстречу. Уже по номеру на фюзеляже видим, что вместе с Езерским вернулся и экипаж Бирюкова.

А Крюкова все нет! Неужели Крюков и Фалеев погибли? Оба одинаково дороги мне. Неужели я потерял обоих друзей?!

Но размышлять было некогда. Наступала вторая ночь. Снова каждая машина по нескольку раз летала с подкреплениями за огневую завесу, к плацдарму. Прочно удерживали его наши бойцы-десантники, несмотря на численное превосходство противника. Фрицы окончательно озверели. Как мы потом узнали из захваченных наземными войсками документов, Гитлер метал громы и молнии, когда узнал, что Советская Армия прорвала «Днепровский вал». Он грозил предать военно-полевому суду своих генералов, если они не ликвидируют прорыв. Но истерика Гитлера и все старания его приспешников бессильны были приостановить могучий натиск наших воинов. «Днепровский вал» затрещал, а всё новые и новые подкрепления по воде и по воздуху неудержимым потоком лились к нашим частям, осуществившим прорыв…

Вторая ночь была для нас значительно труднее первой, и тем не менее сквозь неистовый, шквальный огонь немцев мы упорно летали до тех пор, пока не сбросили на плацдарм весь десант парашютистов.

В эту ночь мы понесли тяжёлую потерю: не вернулся из полета экипаж Назарова. С экипажем Назарова я начинал свои первые боевые вылеты вторым пилотом. По пять-шесть раз в сутки летали мы тогда на полевые аэродромы, питали боеприпасами одну из наших воздушных армий, ведущую в то время наступательные бои. Это Назаров вывозил из-под бомбёжки в один рейс по сорок восемь раненых, тогда как машина была рассчитана на двадцать одно место.

И вот здесь, над Днепром, погиб мой первый боевой командир.

В ночном поединке с фашистским истребителем он до конца держал по радио связь с нашим оперативным пунктом. Последним его сообщением было:

«Одна очередь за другой прошивают фюзеляж… Штурман ранен… Пытаюсь производить манёвр за манёвром, чтобы уйти от наседающего на меня противника, самолёта-истребителя…»

На этом связь оборвалась. По-видимому, прямым попаданием кабину разорвало изнутри. Самолёт упал, экипаж погиб…

Форсирование Днепра закончилось успешно. Это была одна из самых крупных авиадесантных операций за все военные годы.

Наш экипаж возвратился на свою базу, а дней десять спустя мы переживали нежданную радость: целым и невредимым объявился пилот экипажа Крюкова — Фалеев. Немного позже прибыли и радист с механиком. Но наша радость была омрачена страшной новостью. Фалеев сказал, что раненый Крюков захвачен гитлеровцами в плен, штурман же пропал без вести. Фалеев предполагал, что он убит в беспорядочной ночной перестрелке.

История с Крюковым, как впоследствии мы узнали, подтвердилась. После капитуляции гитлеровцев Крюков был освобождён советскими войсками из фашистского лагеря под Берлином. Он постарел лет на двадцать: глаза ввалились, лицо покрыла густая сетка морщин, голова побелела.

Но не удалось гитлеровским палачам сломить дух и волю советского лётчика. После тяжёлых лет плена Крюков не отступился от любимого дела — вернулся в авиацию и летает рейсовым пилотом на сибирской магистрали.

— Это была трудная ночь, — рассказывал потом Фалеев. — Наш экипаж шёл на цель. Внезапно самолёт угодил в самое пекло. Вспышки от разрывов сливались в сплошное огненное море. Крюков стал лавировать, стремясь опасную полосу пройти змейкой. Но вот самолёт резко вздрогнул, словно по нему ударили молотом. Моторы затрясло, и машина, теряя скорость, понеслась вниз!

«Падаем!» — закричал Фалееву командир. Инстинктивно оба пилота отдали штурвал от себя, чтобы не свалиться в штопор. Местность оказалась овражистой, густо заросшей кустарником. О посадочной площадке нечего было и думать. А тут ещё внизу фрицы, укреплённая вражеская полоса.

Фалеев вспомнил про десантников: что-то будет с ними? Но штурман успокоил его: лишь только сдали моторы, парашютисты не растерялись и живо покинули самолёт. Они должны были выполнять своё задание. В это время раздался треск, Фалеев с Крюковым по инерции повалились вперёд, крепко стукнувшись о приборную доску.

У Фалеева ещё видны были свежие следы происшествия: ссадины и кровоподтеки на лице.

К счастью, самолёт упал не в овраг, а на бугор. Экипаж отделался ушибами. Больше других досталось командиру: от сильного сотрясения Крюков потерял сознание. С трудом привели его в чувство.

Нужно было принимать немедленное решение, как быть дальше. При том фейерверке, который устроили немцы, падение самолёта не могло остаться незамеченным. Враги должны были появиться с минуты на минуту.

Самолёт лежал на убранном шасси, а лётчики прямо из кабины сошли на землю, захватив с собой автоматы. Сначала они двигались цепочкой, потом поползли по направлению к ближайшему оврагу. План был таков: разыскать любое подразделение десанта, чтобы затем присоединиться к нему. Однако осуществить это желание оказалось нелегко: пули вокруг жужжали роем, в сплошной тьме нельзя было разобрать, кто в кого и откуда стреляет. Как только стрельба немного стихала, со всех сторон начинались крики: слышалось то русское «ура», то фашистское «хайль Гитлер». Последнее раздавалось чаще — видимо, самолёт упал в противоположной от нашего плацдарма стороне, угодив в расположение гитлеровцев.