Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И

– Иван Иванович говорит: интеллингенция …

Я подтвердил, что действительно он говорит так.

– Надо его жене сказать, – продолжал Лев Николаевич с той же улыбкой, – а то над ним будут смеяться» (Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым).

«Вы „сеяли разумное, доброе, вечное“. Вы приобщили к этому посеву чистые детские души и усталые сердца взрослых. Вы были носителем лучших преданий нашего духовного прошлого. Вы являлись провозвестником вечных идеалов добра, деятельной любви и справедливости. Вы были прижизненным и посмертным верным другом людей, про имена которых можно сказать: „Свет и во тьме светится, и тьма его не объяст“, и Вы в этой тьме светите немеркнущим светом» (А. Ф. Кони. Письмо И. И. Горбунову-Посадову от 10.4.1924).

Драматический артист. На сцене с 16 лет. Играл в театрах разных городов России и Москвы. В 1878 дебютировал в Александринском театре, но принят был лишь через два года (1880). Вскоре перевелся в московский Малый театр и оставался на службе у дирекции Императорских театров до кончины (с перерывом в несколько лет, отданных частным театрам Корша и Яворской и др.). Сыграл свыше 300 ролей.

«Не только его появление на сцене и эффектные уходы, но и брошенное слово, та или другая игровая деталь обычно сопровождались шумными овациями. Такая популярность объяснялась не только красивой внешностью, изящными и полными грации манерами актера. На всем, что Горев по наитию творил во время спектакля, лежала печать высокого таланта. Но творил Горев действительно только по вдохновению. У других актеров Малого театра, не говоря уже о корифеях, всегда можно было подметить какую-то свою систему работы над образом, свои приемы, свой „метод“ в самом большом значении слова. А в игре Горева, производящей иногда потрясающее впечатление, не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на систему. Ее не было и в помине.

…Любопытно, что в моей памяти Горев сохранился, и очень живо, лишь в ролях эпизодических, а созданные им образы большого масштаба или совсем забылись, или же вспоминаются по двум-трем ярким деталям. У этого талантливого актера для работы над ролью крупного плана не хватало, может быть, культуры, а может быть, и профессиональной актерской выучки. Но сам Горев был иного мнения о своих возможностях: чувствуя в себе природную одаренность, он настойчиво стремился к большим ролям и был очень огорчен, что основной репертуар Малого театра строился не на нем. Помню, Южин и Черневский безуспешно доказывали Гореву, что, выступая чаще в эпизодических ролях, чем в главных, он отнюдь не теряет завоеванных им позиций большого мастера. Они были, конечно, правы. Горев – это прежде всего блестящие сценические находки, яркие детали, эпизоды. И таких ярких моментов в его творчестве было немало.

От многих завзятых московских театралов я слышала, что они едут порой в Малый театр ради того только, чтобы посмотреть на какой-нибудь новый „горевский штришок“, хотя бы на знаменитую паузу в пьесе „Порыв“, о которой говорила вся театральная Москва. Но иногда вдохновение покидало Горева, „штришок“ не удавался, и любители сценических эффектов уезжали из театра несолоно хлебавши» (Н. Тираспольская. Жизнь актрисы).

Литературный критик, переводчик. В 1904–1918 – редактор отдела прозы журнала «Русское богатство». Автор многих статей о русской и западной литературе. Книги очерков «Книги и люди» (СПб., 1908), «На западе» (СПб., 1910), «О русских писателях. Т. 1. Минувший век» (СПб., 1912), «Пути творчества» (Пг., 1922), «Боевые отклики на мирные темы» (Л., 1924), «Муки слова» (2-е изд., М.; Л., 1927), «Романы и романисты» (М., 1930), «Как работали Гете, Шиллер и Гейне» (М., 1933). Переводы произведений Ф. Ницше («Письма»), Ш. де Костера («Тиль Уленшпигель») и др.

«Маленький, изломанный, искалеченный человек, превращенный каким-то параличом в комок человеческого тела, неловко сидел на обыкновенном, но для него непомерно высоком стуле, с палкой в руке. Это был ученик Потебни, автор „Мук слова“, Аркадий Георгиевич Горнфельд. Он похвалил мой рассказ и велел выдать мне сто рублей.

…Аркадий Георгиевич Горнфельд выбрал для „Русского богатства“ один рассказ из двух, а другой отдал мне обратно. Я удивился:

– Аркадий Георгиевич, ведь этот, по-моему, много лучше.

– Может быть, – спокойно ответил он. – Но мне тот больше нравится!

Он вынул из ящика стола записную книжку и показал мне:

– Вот здесь у меня список авторов, которым я возвращал то, что они присылали. Тут есть вещи, которые потом получили большую известность. И здесь вы найдете имена всех русских писателей последнего времени! В том числе и Льва Николаевича Толстого, – улыбаясь, добавил он в ожидании моего недоумения.

– Не может быть! – вырвалось у меня.

– Да, возвратил! Это из его „Детской мудрости“. Помните: „Нечаянно“ и другие! Короленко был в Ясной Поляне, Лев Николаевич сказал ему: я люблю ваш журнал и хотел бы у вас что-нибудь напечатать! Владимир Галактионович, конечно, был рад это услышать, просил не забыть обещания. Толстой сказал – я напишу Черткову! И написал. Чертков прислал нам эти пустяки, а я их возвратил» (Л. Гумилевский. Судьба и жизнь).

Художник, поэт, издатель рукописного журнала «Сусальное золото». Брат С. Городецкого. Был знаком с А. Блоком, Н. Кульбиным.

«Александр Городецкий был удивительно художественной натурой. Он был первым по времени художником-футуристом. Если почерк Сергея был прекрасен, – почерк Александра был еще прекраснее. Не столь разнообразный стилист в этом отношении, как Алексей Ремизов, – Александр Городецкий доводил до виртуозности некоторые возможности изобразительной красоты, кроющейся в старорусской скорописи. Думаю, что сохранился один из номеров „Сусального золота“, переписанный его рукой. Там было „напечатано“ – впоследствии действительно напечатанное в одном из футуристических сборников и, кажется, единственное, сочиненное когда-либо в жизни Александром Городецким, стихотворение, из которого помню несколько строф: