Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И

С первого момента революции он, как клещ, впился в Горького. Не отставал от него ни на шаг…

Но, присосавшись к Горькому, Зиновий делает попутно и свои главные дела: какие-то громадные, темные обороты с финляндской бумагой, с финляндской валютой, и даже с какими-то „масленками“; Бог уж их знает, что это за „масленки“. Должно быть – вкусные дела, ибо он живет в нашем доме в громадной квартире бывшего домовладельца, покупает сразу пуд телятины… имеет свою пролетку и лошадь…

К писателям Гржебин относится теперь по-меценатски. У него есть как бы свое (полулегальное, под крылом Горького) издательство. Он скупает всех писателей с именами, – скупает „впрок“, – ведь теперь нельзя издавать. На случай переворота – вся русская литература в его руках, по договорам, на многие лета, – и как выгодно приобретенная! Буквально, буквально за несколько кусков хлеба!

Ни один издатель при мне и со мной так бесстыдно не торговался, как Гржебин» (З. Гиппиус. Петербургский дневник. 1914–1919).

«У Гржебина (на Потемкинской, 7) поразительное великолепие. Вазы, зеркала, Левитан, Репин, старинные мастера, диваны, которым нет цены, и т. д. Откуда все это у того самого Гржебина, коего я помню сионистом без гроша за душою, а потом художничком, попавшим в тюрьму за рисунок в „Жупеле“ (рисунок изображал Николая II с оголенной задницей). Толкуют о его внезапном богатстве разное, но во всяком случае он умеет по-настоящему пользоваться этим богатством…Вообще вкус у этого толстяка – тонкий, нюх – безошибочный, а энергия – как у маньяка. Это его великая сила. Сколько я помню его, он всегда влюблялся в какую-[нибудь] одну идею – и отдавал ей всего себя, только о ней и говорил, видел ее во сне. Теперь он весь охвачен планами издательскими. Он купил сочинения Мережк[овского], Розанова, Гиппиус, Ремизова, Гумилева, Кузмина и. т. д. – и ни минуты не говорил со мной ни о чем ином, а только о них. Как вы думаете: купить Иннок. Анненского? Как назвать издательство? и т. д. Я помню, что точно так же он пламенел идеей о картинах для школ, и потом – о заселении и застроении острова Голодая, а потом о создании журнала „Отечество“, а потом – о создании детских сборников и т. д. Когда видишь этот энтузиазм, то невольно желаешь человеку успеха» (К. Чуковский. Дневник. Запись от 17 марта 1918).

«Для всех, кто близко знал Гржебина в жизни и работал с ним, он остался в памяти как необыкновенно добрый и отзывчивой души человек и до фантастически пламенный и „неисправимый“ энтузиаст. Он был истинным „поэтом дела“, а такие люди и суть подлинные деятели культуры. Гржебин обладал редким даром объединять самых различных людей во имя общего дела – чертой в высшей степени драгоценной в жизни каждого общества, так как он наделен был талантом заражать своим собственным, всегда искренним горением» (М. Добужинский. Воспоминания).

Живописец, художник. Участник выставок объединений «Мир искусства», «Товарищество независимых». Принимал участие в оформлении журналов «Сатирикон», «Новый сатирикон» и др. Живописный цикл «Расея» (1917–1918): «Расея», «Земля народная», «Старуха с коровой», «Девочка с бидоном» и др. Портреты В. Мейерхольда (1916), М. Добужинского (1917), Ф. Шаляпина (1918, 1921–1922), Л. Шестова (1921), С. Есенина (1921), М. Горького (1926), С. Рахманинова (1930) и др. Автор росписей в «Привале комедиантов» в Петербурге.

«Странный и сбивчивый был талант этого Григорьева, ныне прославленного в Америке, недооцененного в Париже и вызывавшего недоумение в России. Талант, несомненно, недюжинный, с проблесками даже некоей гениальности. Творчество с провалами и внезапными взлетами, но с несомненным мастерством. Мастерство в его рисунках было очень большое. Искренний или неискренний подход к натуре, деформирующий ее (особливо в портретах, подчас весьма оскорбительных), выработался у него под влиянием современных левых течений, сбивавших некультурного, тревожного и мечущегося москвича Григорьева. При виде его, его чисто русской фигуры, впоследствии несколько американизировавшегося, от этого „молодца“ трудно было ожидать столь болезненного, доходящего до визионерства, искусства, тревожащего, интересного, подчас отталкивающего, но всегда талантливого. В этом направлении лучшее и самое значительное, что он сделал, пожалуй, была большая серия акварелей темперой, композиций на тему „Братьев Карамазовых“. Тут есть проникновение не столько в самого Достоевского (хотя автор был в этом смысле сам уверен), сколько в некий мир галлюцинаций, человеческого ужаса с несомненной болезненной гениальностью. Я долго внимательно их рассматривал в столь же фантастической обстановке, какими были фантазмы Григорьева, мрачного, полутемного парижского кафе, куда Григорьев, поздно ночью, принес мне тяжелую папку, желая во что бы то ни стало показать мне эту серию и узнать мое мнение. Эта жуткая обстановка – дождь, ночь, пустое, маленькое, мрачное кафе – врезалась в память неразрывно с впечатлением кошмарных и талантливых композиций.

„Знаете что? – сказал я Григорьеву. – У вас только Каин во всем, а у Достоевского ведь был и Авель!“ Думается, что я верно выразился, формулируя дух этих композиций, лишенных всякого духа благодати, присущего произведениям Достоевского, при всей жути, в них имеющейся. Мне сказали впоследствии, что на Григорьева эти слова произвели „огромное впечатление“. Вдумавшись, он и сам признал их справедливость. Умение без обиды выслушать критику было у него хорошей чертой, среди художников довольно редкой» (С. Щербатов. Художник в ушедшей России).

Писатель. Публикации в журналах «Всемирная панорама», «Новый журнал для всех», «Современный мир», «Солнце России» и др. Первые два сборника изъяты по решению цензуры и уничтожены «путем сожжения»: «Заслуга рядового Пантелеева» (М., 1906) и «Слон и Моська» (СПб., 1906). Сборники рассказов «Шапка-невидимка» (СПб., 1908), «Рассказы. Т. 1» (СПб., 1910), «Знаменитая книга» (Пг., 1915), «Происшествие на улице Пса» (М., 1916), «Искатель приключений» (М., 1916), «Трагедия плоскогорья Суан. На склоне холмов» (М., 1916) и др. Романы «Алые паруса» (М., 1923), «Блистающий мир» (М., 1924), «Золотая цепь» (1925), «Бегущая по волнам» (Л., 1928), «Джесси и Моргиана» (Л., 1929).

«Он мне сначала показался похожим на католического патера: длинный, худой, в узком черном с поднятым воротником пальто, в высокой черной меховой шапке, с очень бледным, тоже узким лицом и узким, как мне тогда показалось, извилистым носом. Впоследствии это впечатление рассеялось, а про нос свой Александр Степанович, смеясь, говорил: на лице, похожем на сильно мятую рублевую бумажку, расположился нос, в начале формы римский – наследие родителя, но в конце своем – совершенно расшлепанная туфля – наследие родительницы.