Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

– Кушайте этот балык. Он стоит 2 рубля 75 копеек за фунт. Выпейте этой марсалы. Я заплатил за нее 2 рубля 80копеек за бутылку. Вот эти кильки вовсе не 45-копеечные, а стоят целые 60 копеек жестянка.

Бездетный, живя лишь с супругой Прасковьей Никифоровной, он купил для себя огромное имение графа Строганова на Неве, с целым дворцом. Когда приехал к нему туда брат Антон [Чехов. – Сост .] и Лейкин повел его по комнатам и стал показывать ему свой дворец, то Антон Павлович удивился и спросил его:

– Зачем вам, одинокому человеку, вся эта чепуха?

Лейкин ответил:

– Прежде здесь хозяевами были графы, а теперь – я, Лейкин, хам.

Последний раз я встретил его в Петербурге уже после смерти брата Антона Павловича, на банкете печати в честь французской прессы, устроенном во время приезда в Петербург французской эскадры с президентом Лубе. Лейкин ударял себя кулаком в грудь, на глазах у него появились слезы, и он сказал:

– Я Чехова родил!» (М. Чехов. Вокруг Чехова).

Драматический актер, режиссер, педагог. На сцене с 1896. В 1896–1901 – в театре Соловцова (Киев, Одесса). С 1903 – актер МХТ. Роли: Васька Пепел («На дне» М. Горького, 1903), Лопахин («Вишневый сад» Чехова, 1904), Боркин («Иванов» Чехова, 1904), Вагин («Дети Солнца» М. Горького, 1905), Соленый («Три сестры» Чехова, 1906), Скалозуб («Горе от ума» Грибоедова, 1906), Человек («Жизнь Человека» Андреева, 1907), Ляпкин-Тяпкин («Ревизор» Гоголя, 1908), Дмитрий Карамазов («Братья Карамазовы» по Достоевскому, 1910), Пер Гюнт («Пер Гюнт» Ибсена, 1912) и др.

«Человек страстный, нервный, он всегда против чего-то протестовал, спорил, равнодушия не знал ни в чем. Мне казалось, он добрый, благородный и, безусловно, хорош собой и элегантен. В его игре было мало актерской техники, поэтому он часто бывал неровен. Думаю, что чувство в нем вечно брало верх над мыслью. И, наверное, поэтому он совсем не нравился мне в „Каине“ – приземленный, прозрачный, грубоватый. (Правда, я не любила весь этот спектакль, и, может быть, вины Леонидова тут мало.) Но этот артист обладал стихийным талантом, таким нечеловеческим, самозабвенным темпераментом, что без труда разбивал любое сомнение или предубеждение. Важно было только, чтобы роль, как говорится, „легла“ на его актерскую индивидуальность.

Трагическая душевная дисгармония Мити Карамазова была предельно созвучна дарованию Леонидова. Буйство чувств, горячность, вольность, незащищенное, кровоточащее сердце – слияние актера с образом получилось настолько полным и плотным, что их уже нельзя было воспринимать отдельно, и это производило магнетическое, потрясающее воздействие. В его исступленной страсти была такая сила, что иногда казалось – сейчас он умрет и мы все – вместе с ним. В моей памяти осталось не много подобных впечатлений» (С. Гиацинтова. С памятью наедине).

«Печать человека особенной, отдельной судьбы отмечала Леонидова. Это бросалось в глаза при одном взгляде на его мощную фигуру, возникавшую днем в театральном фойе. В самой манере держаться, в его отношениях с людьми непременно ощущалось своеобразие. Внешность Леонидова менее всего могла считаться актерской. Но во всем его облике – в массивной фигуре, в твердо очерченном лице с глубоко посаженными, горящими глазами – чувствовалась незаурядность, неповторимость. Подвижный и легкий, что казалось неожиданным при его грузном теле, он как будто плыл по театральным коридорам в своем просторном пиджаке, чуть отбросив от себя руки.

…Леонидов проявлял необычайное сочетание страстности и строгости, особенно явное в отношении к молодежи…Леонидов требовательно проверял, судил – иногда про себя – поведение молодых, репертуарные поиски и действия театральной дирекции. Но в его постоянном суде не проглядывало ни самоуверенного догматизма, ни нарочитой и важной отчужденности. Напротив, во всем сквозило желание разобраться, но – со строжайших моральных позиций. Он был максималистом во всем – в творчестве, в воззрениях, в отношениях с людьми.

Пережив отсутствие полноты актерского самовыражения, болезненно ощущая несправедливость, многим пожертвовав театру, он был склонен к философским обобщениям и предъявлял в театре максимум требований ко всем, начиная с бесконечно им чтимого Константина Сергеевича [Станиславского. – Сост. ].

…В силу значительности своей натуры он, склонный к серьезным беседам, к философским разговорам, в то же время остро чувствовал юмор. Но юмор его – и в жизни и на сцене – как бы перерастал в сарказм. Все его характерные роли, а их он переиграл немало, были наполнены сарказмом – хотя бы Скалозуб в грибоедовском спектакле или Тропачев в „Нахлебнике“. Сарказм придавал этим ролям неожиданную крупность. В тургеневском спектакле Леонидов играл, скорее, Салтыкова-Щедрина, изменяя рисунок роли, намеченный автором. Тот же сарказм проявлял он в жизни, в оценке явлений, к которым был нетерпим. Помню уничтожающие, характерные для него, неожиданные определения людей.

…Его поступки и суждения казались внезапными и непредвиденными. Предельно честный, он никогда не был с людьми изысканно обходительным или притворно любезным. В отношениях с тем или иным человеком он был либо открытым, либо замкнутым, но формально не вел себя никогда. Из всех „стариков“ театра он был, может быть, наиболее пристрастным, субъективным, категоричным в суждениях» (П. Марков. Книга воспоминаний).

Живописец, график, театральный художник. Один из организаторов объединения «Бубновый валет» (1910). Участник выставок «Стефанос» (1907), «Венок» (1908), «Бубновый валет» (1910) и др. Живописные полотна «Василий Блаженный» (1913), «Звон» (1915), «У Иверской» (1916) и др.

«Аристарх Васильевич Лентулов был человеком бурного темперамента в искусстве и жизни. В революционное время он участвовал во всех новаторствующих группировках. Ходил с деревянной ложкой в петлице, выражая протест против мещанского вкуса. Его картины, постоянно экспонировавшиеся на выставках „Бубнового валета“, особенно „Иверская“, „Иван Великий“, „Василий Блаженный“, „Тверской бульвар“, хотя являлись формальными новациями, были близки к народному и национальному пониманию русского искусства. Лентулов любил театр и много в нем работал. Я с ним сдружился и много времени проводил вместе. Помню, когда родилась у него дочка Марианна, то мы каждодневно ее взвешивали, и Аристарх Васильевич с нетерпением ждал, когда она вырастет. Отец он был очень нежный» (В. Комарденков. Дни минувшие).