Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

«…Поэт умный и умозрительный; в его „собственной“ метафизике небытия, „меонизме“ какое-то мерещится мне теперь предчувствие хайдеггеровского экзистенциализма» ( С. Маковский. На Парнасе « Серебряного века »).

Прозаик, поэт, драматург, детский писатель, мемуарист, библиофил, библиограф, археолог. Публикации в газетах и журналах «Юный читатель», «Всходы», «Мир», «Образование», «Голос минувшего», «Сегодня» и др. Стихотворный сборник «Стихотворения. 1888–1887» (Одесса, 1897). Романы и повести «Во тьме» (СПб., 1900), «Война и приключения оловянных солдатиков» (СПб., 1901), «На заре века» (СПб., 1901), «В лесах Литвы» (СПб., 1904), «Царь царей» (СПб., 1906), «Без идеалов» (Уфа, 1910), «Литва» (СПб., 1911), «Царь Берендей» (Берлин, 1923), «Сны земли» (Берлин, 1924), «Закат» (Берлин, 1926), «Мерцанье дали» (Рига, 1930) и др. Книги мемуаров «Дебри жизни. Дневник 1910–1915 гг.» (Берлин, 1915), «Далекие дни. Воспоминания 1870–1890» (Берлин, 1925), «Трапезондская эпопея. Дневник» (Берлин, 1925), «У камелька (Моя молодость)» (Рига, 1930), «Петербург в 1903–1910 гг.» (Рига, 1931), «Прошлое» (София, б. г.). Брат А. Минцловой. С 1919 – за границей.

«Всякий, кто держал в руках древний предмет – монету или книгу – и внимательно вглядывался в них, испытывал некое воздействие их на себя; грубо говоря – чувствовал душу вещей. Я всю жизнь собирал монеты и книги, но отнюдь не ради их материальной ценности. Я собирал их из-за радости, которую ощущал, держа их в руках. Соприкосновение с ними связывает живых людей с далекими эпохами, с давно ушедшими из мира тенями, выявляет образы и картины прошлого. Если хотите, назовите это самогипнозом; дело не в названии, а в удовлетворении, какие дают переживания. Мне не раз доводилось часами держать в руках старые книги; я не читал, а только ощущал их, всматривался в переплет, в начертание букв, в отдельные страницы. Если у меня устанавливалась связь с ними – я их читал, если нет – отставлял до времени в сторону: надо сперва почувствовать – затем придет понимание и откровение» (С. Минцлов).

«Две биографии – жизненная и духовная – у одних сливаются, у других расходятся, у третьих противоречат. Есть расколотые существования, двойственные натуры, но встречается и редкая цельность человеческого образа, выросшего как крепкое дерево, из одного корня. С. Р. Минцлов – это почитание вечности. Отсюда его 1) любовь к старине и археологии, 2) благоговейная влюбленность в книгу, это живое и никогда не умирающее свидетельство прошлого, 3) мистика. Самая глубокая вера Минцлова – в историю и историчность» (П. Пильский. С. Минцлов).

«Другого такого кипучего и всегда жизнерадостного человека я не знаю; второе свойство, резко отличавшее его от окружающих, – поразительная любовь к природе… Учиться он не любил, да и, что греха таить, учили нас скучно и неинтересно: Минцлов даже не прочитывал, а, благодаря громадной памяти, наскоро проглядывая учебники, набирался из них знаний на балл „душевного спокойствия“, на шестерку, и этим ограничивался. Читал он зато много и читал запоем. Едва в воздухе начинала чувствоваться весна, Минцлов превращался в мученика. Как птицу из клетки его тянуло в заволжские дали, видные нам из корпуса, и в огромные леса, окружавшие Нижний. И как только несколько просыхала земля, Минцлов все свободное время проводил на Волге, на Оке, в лесах и даже ночевал где приведет Бог: в кустах, в оврагах, на берегу реки под лодкой. Возвращался он загорелый, с обветренным лицом, а зачастую и порядком изодранный, полный восторгов и впечатлений.

…Еще в Нижнем он стал понемногу собирать книги; с переездом в Москву он окончательно увлекся этим делом уже на всю жизнь. Правда, денег в его распоряжении было немного… но в то время книги в первопрестольной, а тем более на Сухаревке, были дешевы…Имея полную возможность остаться в Москве и сделать благодаря огромным связям отца блестящую карьеру при штабе, Минцлов вышел по окончании училища в скромный Уфимский полк в Вильну, его тянули к себе развалины замков и дремучие леса Литвы, древней колыбели его предков, и он исколесил ее пешком вдвоем с обожавшим его денщиком…Из Вильны он перевелся на Кавказ и несколько лет провел там, отдавая все время путешествиям. На Кавказе он расстался с военным мундиром, и с тех пор началась его беспрерывно-кочевая жизнь, во время которой он изъездил и исходил всю Россию. Еще в корпусе Минцлов начал увлекаться историей и археологией, а по отъезде на Кавказ посвятил им себя окончательно. Помимо литературы и исторических исследований Минцлов много себя отдавал сцене…Много было отпущено от Бога этому человеку, только свыше забыли его снабдить честолюбием и даром пролазничества, столь необходимым в наши времена» (А. Амов. Сергей Рудольфович Минцлов).

Деятель теософского и розенкрейцеровского движений, переводчица (О. Уайльд. «Портрет Дориана Грея», «Замыслы» – оба 1906). Корреспондент Р. Штейнера. Среди знакомых Минцловой – Вяч. Иванов, Андрей Белый, М. Волошин, М. Кузмин. Сестра С. Минцлова.

«Фигура ее была бесформенной, лоб слишком велик, такой лоб часто можно найти у ангелов на картинах старых немецких живописцев, голубые глаза навыкате были очень близорукими – несмотря на это, взгляд их был устремлен в беспредельные дали. Ее рыжеватые волосы, разделенные на прямой пробор, завитые волнами, были в беспорядке, узел грозил развалиться, шпильки всегда сыпались дождем вокруг нее. Нос ее был грубой формы, лицо – несколько одутловатое. Самым удивительным в ней были ее руки, белые, мягкие, с длинными узкими пальцами. Здороваясь, она дольше, чем принято, задерживала вашу руку, тихонько ее покачивая. Во время нашей первой встречи в Москве мне это особенно не понравилось, как и ее манера разговаривать: голос, который она понижала почти до шепота, чтобы скрыть сильные эмоции, учащенное дыхание, незаконченные фразы, часто только отдельные, не связанные друг с другом слова. Чаще всего на ней было поношенное платье из черного шелка, на пальце она носила кольцо с аметистом. В Петербурге она жила у отца, известного адвоката. Свои обширные знания она черпала, как рассказывала мне, в основном из хроник различных эпох и стран, которые читала в оригинале. Она чувствовала себя непризнанной и непонятой людьми ее круга, так как на ее мистические наклонности смотрели как на сумасшествие. И отец ее, должно быть умный и духовно богатый человек, принадлежал к материалистам и скептикам. Но все признавали ее большие познания и способности в сфере хиромантии и графологии…Одним из предков Минцловой был француз; отсюда ее французский юмор. Яникогда не встречала человека, столь интенсивно воспринимающего другого человека. Она всю себя отдавала другому, видела в нем максимум того, чего он мог когда-нибудь достичь, в ее присутствии каждый чувствовал свою приподнятость над повседневностью. Впоследствии некоторые из ее прежних подруг были склонны считать ее льстивой и обвиняли ее в шарлатанстве, так как в своих письмах она к каждому обращалась как к самому близкому, любимому, дорогому человеку. Она считала, что самые тайные желания, живущие в каждом, это то, что предназначено судьбой, и поддерживала их, что чрезвычайно привязывало к ней людей. Она поддерживала даже противоречащие друг другу стремления различных людей, но каждый думал, что она имеет в виду лишь его цели. Когда она приходила, вокруг нее всегда возникал водоворот людей и событий, она появлялась на несколько дней то здесь, то там; после смерти ее отца у нее больше не было дома. Но в этом водовороте она не была неподвижной точкой, а сама была вовлечена в этот вихрь страстей. О ее страстности мои друзья позже рассказывали мне совершенно гротескные истории. Ее большие магнетические способности не были обузданы чувством меры и самообладания, они действовали хаотически, не очистившись, и хотя многие с ее помощью получили возможность заглянуть в иной мир, она сеяла вокруг себя несчастье и потеряла веру в себя» (М. Сабашникова. Зеленая змея).