Евгений Нилов - Зелинский

Лекция подходила к концу.

— Заканчивая беседу свою, не могу еще раз не обратить внимания вашего на то, что метод биохимический заслуживает особого внимания, ибо соотношение между жизнедеятельностью микроорганизмов и химической эволюцией некоторых соединений откроет новые, неведомые еще нам законы, связывающие живую клетку с безжизненной, но полной внутреннего (скрытого) движения молекулой вещества.

Пастер умел спрашивать природу, и она всегда отвечала ему. Так будем же и мы учиться понимать природу, ответы которой — залог счастья для людей.

Аудитория проводила Зелинского дружными аплодисментами.

Впечатление от вступительной лекции Зелинского было велико. О ней говорили в деканате и среди студентов. На другой день трое студентов, три мушкетера, как их звали товарищи, Корбе, Шилов и Чугаев, постучались в кабинет нового профессора.

— В… в… в… ходите, господа! — чуть заикаясь, пригласил Зелинский.

Кабинет уже носил отпечаток характера своего хозяина — небольшой, тихий и опрятный, весь заставленный шкафами с книгами. Студенты заявили, что прочитанная Николаем Дмитриевичем лекция явилась для них откровением, и попросили принять их в число его учеников.

Это были первые ученики «московской школы Зелинского». Профессор Б. М. Беркенгейм писал об их судьбе: «Корбе блеснул метеором и закатился, став жертвой скоротечной чахотки. Чугаев безвременно погиб, озарив своим талантом целый ряд областей химии. Третьим был Шилов — наш замечательный, яркий, неповторимый Шилов. Проницательный взор Зелинского не случайно заметил и заворожил в пользу химии этого порывистого, увлекающегося юношу».

Николай Александрович Шилов действительно был человек очень увлекающийся. В первый год занятий в университете он «влюбился» в К. А. Тимирязева и — как следствие — в ботанику. Интерес, вызванный лекцией Зелинского, толкнул его к химии. Формируясь далее под воздействием Николая Дмитриевича, Шилов утвердился как химик. Но, связав свои научные интересы с органической химией и работая под руководством Зелинского, Шилов вскоре увлекся новизной и перспективностью физической химии. Было ли это изменой своему учителю? Напротив, именно следуя убеждениям Николая Дмитриевича о необходимости глубокого проникновения физики в химию, молодой ученый пошел этим новым путем. И получил полную поддержку учителя. Зелинский хлопотал о том, чтобы Шилова направили в Лейпциг к Оствальду, где сам он когда-то почерпнул знания, утвердившие его идеи об исключительном значении взаимопроникновения наук.

В 80—90-х годах больших успехов достигла область физической химии, называемая химической кинетикой. Основы ее были заложены главным образом работами Вант-Гоффа, Аррениуса и отчасти Оствальда. Дальнейшим развитием химическая кинетика в начале XX века была обязана трудам Баха, Шилова и Боденштейна. Направление работ Шилова в области химической кинетики было особенно ценно своим «химизмом» — стремлением проникнуть во внутреннюю сущность происходящих процессов. Он сумел перенести взгляды своего учителя в новую область и развил в ней те представления, которые Зелинский высказывал еще в докторской диссертации.

В дальнейшем развитии химическая кинетика превратилась в самостоятельную науку, чем она во многом обязана трудам академика Н. Н. Семенова. Он писал в 1940 году: «Я рассматриваю химическую кинетику не как раздел физической химии, но как отдельную науку — науку о химических процессах, охватывающую, на базе химико-физического теоретического анализа, всю сумму процессов органической и неорганической химии».

Но вернемся к научной судьбе первых учеников Зелинского. Лев Александрович Чугаев также ушел от органической химии. Интересно отметить, что в развиваемой им области — химии комплексных соединений — он открыл возможности приложения идей стереохимии к неорганическим соединениям. «Каждый металл комплексообразователь, — писал Чугаев, — служит как бы своей миниатюрной органической химией, в которой, как в зеркале, отражаются черты его химической индивидуальности».

Н. А. Шилов и Л. А. Чугаев, став профессорами, вели большую преподавательскую работу и создали свои научные школы в выбранных ими направлениях химии.

Петр Григорьевич Меликишвили.

Михаил Александрович Мензбир.

Владимир Иванович Вернадский.

С приходом Зелинского в лаборатории многое изменилось. И сразу в Московском университете наметились две химические школы: школа Марковникова и школа Зелинского.

Профессор Г. Л. Стадников, в те годы студент, так об этом вспоминает:

«В лаборатории В. В. Марковникова я научился строго относиться к своей работе, обращать внимание на внутреннюю сторону химических процессов и искать обобщений лабораторных наблюдений. В этом был для меня большой плюс. Но я не познакомился в этой лаборатории с новыми методами синтеза и новыми методами исследования органических соединений; в этом заключался большой минус».

Иначе описывает он методику преподавания в лаборатории Зелинского:

«Она имеет свои хорошие стороны. Во-первых, студент постепенно овладевает методами экспериментального разрешения задач органической химии, переходя от более простой постановки опытов к более и более сложной (работы с фракционировкой в вакууме и дробной кристаллизацией). Во-вторых, студент практически знакомится с целым рядом различных представителей органических соединений и убеждается в существовании строгой связи между структурными представлениями и данными опыта. В-третьих, студент незаметно и без труда усваивает целый ряд деталей органической химии».

Николаю Дмитриевичу было трудно работать с профессором Марковниковым.

Глубоко уважая Владимира Васильевича как ученого и передового общественного деятеля, Зелинский всячески старался устранять возникавшие недоразумения. Он не хотел ставить вопросы принципиального разногласия резко, однако вел свою линию хоть мягко, но неуклонно.

Несмотря на все старания Николая Дмитриевича, ему так и не удалось добиться расположения Марковникова. В своем историческом очерке «Химия в Московском университете» Марковников, рассказывая о работе кафедры химии в период своей деятельности, написал: «Что будет после 1894 года дальше, покажет будущее».

Через 40 лет Николай Дмитриевич по этому поводу писал: «Это написано было в 1901 году, когда определенно выяснилось, что за 8 лет моего управления химический корабль Московского университета, не терпя аварий, пошел по путям, предначертанным теоретическим развитием химических знаний… Я очень счастлив, что будущее лаборатории органической химии, насчет которого у Марковникова, по-видимому, возникали некоторые сомнения, оказалось и в научно-исследовательской работе и в преподавании не менее прогрессивным, чем тогда, когда все дело находилось в его руках».