Борис Никитин - Роковые годы

Прокурор Судебной палаты Каринский выдвинул против большевиков обвинение по статьям 51, 100 и 108 уголовного уложения за измену и организацию вооруженного восстания.

Казалось бы, что еще надо? Но зловещим призраком стоял Троцкий.

Он не бежал, как Ленин, а рассылал иронические письма, спрашивая, когда же его арестуют.

Он стучал по советской трибуне и кричал им:

— Вы обвиняете большевиков в измене и восстании? Сажаете их в тюрьмы? Так ведь я был с ними, я же здесь! Почему вы меня не арестуете?

Они молчали.

Овший Моисеевич Нахамкес — он же Стеклов.

Был арестован в Берлине в начале войны, а затем освобожден и выпущен в Россию.

С первых же мартовских дней приобрел первенствующее значение в Совете солд. и раб. депутатов. При его непосредственном участии была уничтожена полиция, а также вынесено пресловутое постановление о невыводе гарнизона из Петрограда.

10 марта вошел в «Контактную комиссию», составленную из 5 человек и имевшую целью, по его же собственному определению: «Путем постоянного, организованного давления заставить Временное правительство осуществлять те или иные требования» [92] Состав «Контактной комиссии»: Нахамкес, Чхеидзе, Скобелев, Гиммер (Суханов) и Филипповский. .

Ненавидел русского офицера. Панически боялся Армии.

Призывал к убийству лиц, стоящих за продолжение войны.

При большевиках долгое время был редактором «Известий Совета солдатских и рабочих депутатов».

Украл альбомы марок Императора Николая II.

Я не беру на себя трудную задачу перечислять все заслуги и таланты Овшия Моисеевича; да ведь его деятельность у большевиков еще и не закончилась. Хочу только записать мою с ним «встречу», а для этого придется привести некоторые подробности и вернуться немного назад [93] Я говорю, что Нахамкес был «выпущен из Берлина в Россию». Спиридович идет гораздо дальше. Он пишет: «Нахамкес был арестован в Берлине, а затем освобожден и, как агент, направлен в Россию». (См. «История большевизма в России», с. 303.) Положительно, вся деятельность именно Нахамкеса, принимая во внимание его тайную измену своей партии, а также указания секретной агентуры, убеждали меня в том, что он состоял на службе у немцев. .

В первых числах июня ко мне приехал комиссар из Лесного; он сообщил, что накануне вечером на заводе Лесснера состоялось объединенное закрытое собрание большевиков и анархистов. Разбирались вопросы о согласовании их совместной деятельности; большевики предложили анархистам взять на себя террор против лиц, стоящих за продолжение войны. Последователи Ленина доказывали, что им сейчас неудобно брать на себя столь крайние эксцессы, тогда как у отдельных групп анархистов они входят прямо в программу. Однако последние отнеслись к предложению без особого энтузиазма; вопрос рисковал провалиться, если бы положение не спас присутствовавший на собрании Нахамкес. Он так горячо и решительно призывал к террору, так вдохновил присутствующих и красноречиво приглашал приступить к убийствам немедленно, что после его выступления большевики без труда провели свою резолюцию и тут же составили первый список намеченных жертв, во главе которого поставили Керенского.

Едва я отпустил комиссара Лесного, как ко мне является инженер-механик флота Л.

— Не могу молчать, — заявляет он. — Вчера меня приглашали прийти на собрание на завод Лесснера; но я уклонился. Сегодня мой знакомый, присутствовавший на собрании, рассказывал мне, что Нахамкес призывал к террору лиц, стоящих за продолжение войны. Решено начать с Керенского.

Конечно, я не могу придавать значения всем слухам, которыми засыпают меня выше головы. Едва ли не самое трудное в моей деятельности — это, отбрасывая большую часть информации, выбирать наиболее близкую к истине. Но при этом так легко промахнуться! В настоящем случае решаю начать расследование.

Среди немногочисленных секретных агентов у меня был один умеренный анархист, состоявший сотрудником «Маленькой газеты». Он оказывал нам безвозмездно и без всяких усилий очень полезные услуги, так как, с одной стороны, принадлежность его к партии, а с другой — карточка литератора открывали ему немало закрытых дверей, совсем не привлекая подозрений.

Даю ему краткую задачу: «Узнайте, что происходило вчера вечером на заводе Лесснера». Конечно, в таких случаях агенту не указывается никаких подробностей, так как важно услышать именно от него самого подтверждение всех слухов.

Одновременно зову одного из выдающихся старших агентов наружного наблюдения Касаткина; поручаю ему то же самое [94] См. гл. «Прямые улики». . Касаткиным мы не нахвалимся: у него положительно нюх ищейки.

Еще недавно с ним был такой случай. Из Нарвы нам сообщают по телеграфу об одной подозрительной личности, отправившейся в Петроград, но телеграмма опаздывает, доходит уже после прихода поезда. Примет никаких, а только фамилия. Касаткин летит на вокзал, шарит в нескольких известных ему гостиницах и открывает исчезнувшего.

Так и теперь: к вечеру Касаткин прямо откапывает студента Политехникума, который сам присутствовал на упомянутом собрании, и приводит его в мой кабинет.

Выслушиваю все тот же рассказ от самого участника; а на другое утро и мой анархист подтверждает правильность сообщения. Сомнения рассеиваются — Нахамкес для окончания войны призывает к убийствам, что подтверждается не только из разных источников, но свидетельскими показаниями.

Неужели и этого недостаточно, чтобы обвинить Нахамкеса в работе на Германию? Призывать к немедленным убийствам лиц, желающих продолжать войну, не входило в программу ни социал-демократической партии, ни даже ее пораженческого крыла. По какой же инструкции шел Нахамкес? Немецкий штаб не мог бы придумать лучшего.

Что было бы во Франции с тем, кто стал призывать к убийству Клемансо, корпусных командиров?

Еду к Балабину.

— Это политический вопрос, а потому мы его совсем не касаемся. Иди к помощнику главнокомандующего по политическим делам — Козьмину.

Нахожу последнего в его квартире в Штабе. Козьмин — заложник революции или, правильнее сказать, — от партии социалистов-революционеров при Штабе округа. Прежде всего, он слепо выполняет приказания центрального комитета своей партии. Вы никогда не узнаете, что он думает, но если с чем-нибудь обратитесь к нему, а затронутый вопрос не противоречит инструкциям партии, то он с полным самоотвержением, со всех ног бросается выполнять вашу просьбу [95] Кто-то из штабных шутников прозвал Козьмина «городовым от революции». Так это прозвище за ним и осталось. .

Рассказываю Козьмину о заводе Лесснера.