Станислав Мыслиньский - Из одного котелка

3 февраля в батарее состоялось общее собрание партийной и комсомольской организаций. В тот памятный день вместе с несколькими друзьями артиллеристами я был принят кандидатом в члены ВКП(б). Я стал одним из кандидатов в члены великой партии Ленина и с этого времени мог уже гордиться званием коммуниста.

— Помните, товарищи, что принадлежность к партии — это большая обязанность. Коммунисты не имеют никаких привилегий, кроме одной — больше других посвящать себя общему делу, лучше других бороться и работать для победы. Коммунисты не имеют никаких особых прав, кроме одного — всегда быть впереди, быть там, где труднее всего, — закончил собрание этими словами парторг Наумов. А потом он поздравил нас и крепко пожал нам руки.

— Служим Советскому Союзу и для победы не пожалеем ничего!

Я помню, как вместе с другими шептал эти слова, глубоко взволнованный. Для каждого из нас это было событие огромной важности.

Все артиллеристы тепло поздравляли нас. Особенно горячие поздравления высказал командир батареи майор Сапёрский, человек, которого я уважал и любил как очень близкого и дорогого мне человека с первого момента пашей встречи.

А такие встречи неизгладимы в памяти, они остаются навсегда в сердце. Доброжелательность, какую я встречал со стороны этого человека и его подчиненных, породила в моем сердце огромную благодарность и большую привязанность к ним. Наученный печальным опытом свыше полуторагодичной службы в польских молодежных военизированных трудовых отрядах, я не предполагал, что есть такая армия, где так высоко ценится достоинство человека, и неважно, генерал он, офицер или просто рядовой.

Сколько раз в казармах в Хрубешуве, и даже уже в 21-й учебной роте в Сталёвой Воле, над нами, юнцами, командиры издевались. Не забуду высокого рябого командира роты, излюбленным занятием которого были так называемые налеты на казарму, после которых постель, матрацы — все было разбросано. Однако развлечение командира на этом не кончалось. Через несколько минут после возвращения с занятий каждый из нас должен был стоять в строю со своим матрацем и котелком. Старший сержант любил смотреть и смеяться над тем, как мы ползли с матрацем, держа котелок в зубах… Или так называемые «лягушки» (прыжки на корточках с табуреткой над головой), стояние с винтовкой на солнце или на морозе, форсированные марши но воскресеньям и, наконец, грубое отчитывание, когда мы возвращались из костела. Помню случаи самоубийства, умышленного нанесения себе увечья, дезертирства… А ведь каждый из нас был приучен к трудностям повседневной жизни, с которыми встречался уже в родном доме, где родители не могли себе позволить лишних нежностей с ребенком.

К сожалению, такие методы в армии буржуазной Польши были обычным явлением. Кое-что об этом могут сказать бывшие пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы. Да и могло ли быть иначе, если в офицерском составе было 90 процентов выходцев из помещиков, буржуазии, а кадровые подофицеры просто лезли из кожи, только бы принадлежать к этой высокооплачиваемой касте…

И вот с июля 1942 года я имел возможность сравнить отношение человека к человеку там, в армии помещичьей Польши, и здесь, в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Впрочем, какое могло быть сравнение между унижением, с которым я там столкнулся, и уважением и братством, объединявшими всех, с кем я встретился здесь. А ведь это было крайне тяжелое время, когда даже к самым резким словам командира любой солдат отнесся бы наверняка с пониманием.

Помнятся мне те первые недели войны. Отступали по пыльным дорогам, а вокруг были воронки от бомб, разбитые в щепки машины и повозки с телами убитых.

Километры дорог отступления удлинялись…

— Мы возвратимся, ребята, возвратимся, — в перерывах между боями, на привалах, во время каждой беседы повторял командир батареи. Черные взлохмаченные волосы, улыбка на лице, мечтательные глаза и по-отечески доброе сердце — таким он был. Получил батарею после краткосрочных курсов, куда был направлен прямо из университета, где изучал математику, поэтому артиллерийские расчеты не представляли для него никакой трудности. Когда я впервые с ним встретился, ему было неполных двадцать четыре года.

В перерывах между боями, когда он возвращался с наблюдательного пункта, усталый, но, как всегда, улыбающийся, он садился с нами побеседовать. Говорил увлеченно, хотя умел и слушать других, хвалил за инициативу и рассудительную отвагу в бою. Иногда у кого-нибудь случались незначительные провинности. Кто из солдат их не допускает? Он тогда смотрел долго, проницательно, потом улыбался как-то грустно и говорил:

— Пожалуй, больше не встретимся по такому делу, а?.. Если любишь свою Советскую Родину, то знай, что она требует от тебя, от всех нас дисциплины сегодня больше, чем когда-либо прежде. Они требуют — Родина и советский народ, — а не я, — повторял он часто.

Какими же человеческими, мудрыми и необходимыми были эти методы воспитания! В их эффективности я мог убедиться и позже, когда по примеру командира сам применял их в подчиненном мне батальоне, а впоследствии как заместитель командира полка народного Войска Польского.

В Красной Армии я узнал настоящую солдатскую дружбу и сильно полюбил своих товарищей по оружию — людей простых, обыкновенных, сердечных. Таким был и наш командир батареи, который даже в самые трудные моменты забывал о себе, а видел только нас, артиллеристов, и технику, которой мы вместе били врага. Такими же были офицеры и младшие командиры батареи, которые делились с солдатами последней щепоткой махорки, ложкой супа.

А пример подавал командир батареи.

Во время оборонительных боев в предгорьях и в горах Кавказа, в широких степях Кубани и на Таманском полуострове, на берегу Азовского моря, а сейчас среди садов и крытых соломой украинских хат улыбка, приветливые слова, песенка командира батареи придавали нам бодрость и силы для борьбы.

Слова песенки «Лизавета» почти не сходили с его уст. Маша, невеста, ожидала его на далеком Урале. Там же остались его родные: мать, сестра и отец — инвалид со времен борьбы за Советскую власть с бандами Антонова и Махно.

— Я приближаюсь к родине моих предков, — делился он со мной. — Увижу ли я ту землю, за свободу которой пролили они свою кровь?

И грезилась командиру земля, знакомая по рассказам, которую он хотел увидеть свободной.

— Увижу ли Вислу и ту Келецкую землю, где на деревьях много птичьих гнезд и елки вечнозеленые… Земля, которая впитала кровь повстанцев 1863 года. Знаю, что не все из них дождались свободы. Мой дед тоже умер…