Александр Мартынов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

Причины этого расстройства выяснились на другой день: генерал Джунковский решил удалить от дел директора Департамента полиции Белецкого и с ним его правую руку, С.Е. Виссарионова. Начались бесконечные смены директоров этого Департамента. На место вице-директора, заведующего политическим розыском, вступил, к моему большому удовольствию, мой хороший знакомый, товарищ прокурора Алексей Тихонович Васильев.

Мне пришлось на другой же день, облачившись в парадную форму, так редко мною надеваемую, представляться новому начальству, генералу Джунковскому. На этот раз меня принимал командир Отдельного корпуса жандармов и товарищ министра внутренних дел. Всей своей осанкой румяный молодой генерал давал чувствовать, что передо мной командир Корпуса. Товарища министра внутренних дел как-то не ощущалось! Поздравив генерала с монаршей милостью, я тоже, в видах подражания «новому духу», старался изобразить строевого офицера, заинтересованного не столько делом политического розыска, сколько поддержанием воинского духа и дисциплины среди служащих.

Генерал Джунковский, как всем известно, старался прослыть либеральным администратором, конечно постольку, поскольку это создавало ему приятную атмосферу в кругах нашей либеральничающей интеллигенции, но если он чутким носом придворного человека улавливал «поворот вправо», то он, где нужно и где не нужно, спешил усердствовать и проявлять твёрдость власти.

Один из таких «правых» его поворотов был просто нелеп. Случай был показателен и достаточно выразителен для того, чтобы рассказать о нём.

В связи с «Романовским юбилеем» шли толки о возможной амнистии. Некоторая частичная амнистия была в то время уместной, да и время было спокойное, а власть, как никогда, прочна. Та секретная агентура, которая осведомляла меня об общественном настроении, указала мне на один случай, где применение такой частичной амнистии было бы встречено общественностью с особым «признательным сочувствием» и в то же время показало бы внимание верхов к выдающимся представителям нашей культуры. Дело шло о предстоящем осенью 1913 года судебном процессе известного поэта Бальмонта, обвинявшегося в богохульстве, усмотренном в одном из его стихотворений, под названием не то «Сатана», не то «Дьявол» — теперь в точности не упомню.

Я получил негласную информацию о том, что оправдательный приговор предрешён членами судебной палаты; следовательно, своевременная амнистия Бальмонту устранила бы нежелательную судебную процедуру с её, также нежелательным для правительства, афронтом.

Все эти данные я изложил в особой записке и подал её для сведения градоначальнику Адрианову, добавив, что я лично полагал бы применение амнистии к Бальмонту крайне желательным.

Адрианов не выразил мне своего мнения и молча сунул записку в стол.

Вскоре прибыл в Москву генерал Джунковский. Одним из его распоряжений ко всем начальникам отдельных частей Корпуса жандармов было встречать его на вокзале и рапортовать о состоянии части и прочем. Я «командовал» отдельной частью и должен был с этого времени неукоснительно прибывать на соответствующий вокзал в военной форме, подходить к генералу Джунковскому с требуемым официальным рапортом, который, будучи применён к делам моего охранного отделения, звучал для меня каким-то анахронизмом. Подумайте сами: по делам моего отделения что-то случалось почти ежедневно, многое из случавшегося было весьма интересным и важным с государственной точки зрения, но, во всяком случае, не укладывавшимся в прокрустово ложе официального рапорта! Рапорт этот неизменно повторял казённый шаблон: «В таком-то отделении особых происшествий не было». И, в полном несоответствии с содержанием этого рапорта, обычно мне назначался час для доклада в помещении, где останавливался Джунковский. Из этого следовало, что сам генерал понимал, что на вокзале, в присутствии посторонних, я не мог бы докладывать ему о ряде более или менее значительных данных, поступивших за истёкшее время к моему сведению.

До этого никогда ни один из начальников Московского охранного отделения не выезжал на вокзал для официальной встречи — и понятно почему: такие встречи только нарушали установленную деловую рутину и могли лишь мешать исполнению срочных дел; а какие дела, как не срочные, были у начальника Московского охранного отделения! Но хочешь не хочешь, а бросай всё, переодевайся в требуемую военным уставом форму и поезжай на вокзал, дабы произнести указанную сакраментальную фразу.

Генерал Джунковский, по-видимому, был очень доволен тем, что ставил и охранное отделение на военную ногу.

В этот приезд, ещё на вокзале, генерал Джунковский, выслушав рапорт, предложил мне пройти с ним в парадные комнаты вокзала и доложить ему о более или менее значительных новостях. Докладывая эти новости, я, между прочим, вспомнил и о деле Бальмонта и высказал свои соображения о возможности применения амнистии поэту. Джунковский пробормотал что-то в ответ, из чего я заключил, что готового мнения и решения у него нет. Вечером того же дня градоначальник Адрианов высказал мне в весьма сухой форме своё неудовольствие тем, что я доложил генералу Джунковскому о деле Бальмонта. «Да ведь я, ваше превосходительство, обязан доложить такой случай товарищу министра внутренних дел в связи с его вопросами об общественном настроении!» — «Разве вы не видели, что вашу записку о Бальмонте я молча положил в стол?» — спросил меня генерал Адрианов. «Да, помню, вы положили её в стол, но я не понял того, что вы желаете замолчать эту информацию, которая к тому же по заведённой практике была переслана мной в Департамент полиции, который контролирует мою розыскную деятельность, и таким путём могла попасть и генералу Джунковскому, как товарищу министра внутренних дел и заведующему полицией!»

Так старался я оправдать мой устный доклад генералу Джунковскому. «Вы должны были понять, что я не согласен с вами!» — продолжал раздражённо Адрианов. Я понял, что после моего доклада генералу Джунковскому он при встрече с градоначальником спросил его мнение по поднятому мною вопросу, и оба скоро пришли к заключению, что «дразнить» правоцерковные круги для них обоих невыгодно, и оба предпочли замолчать неприятное для них решение.

Бальмонт вскоре был оправдан… [166] Мартынов неточен. Речь идёт о сборнике К.Д Бальмонта «Злые чары» (М., 1906), который был арестован цензурой из-за «богохульных» стихотворений «Отречение», «Будь проклят Бог!..» и «Пир у сатаны». В 1911 г, когда издательство «Скорпион» хотело переиздать «Злые чары» в составе Полного собрания стихов Бальмонта, дело о запрещённых стихотворениях было возобновлено. Начато было судебное преследование, и если бы Бальмонт вернулся в Россию, то был бы арестован. Судебное дело было прекращено после указа 21 февраля 1913 г., в котором была объявлена амнистия лицам, привлекавшимся за «преступные деяния, учинённые посредством печати» (наряду с Бальмонтом были амнистированы А.В. Амфитеатров, М. Горький, В.Г. Короленко, Н. Минский и др.) (см.: Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. Поэт Константин Бальмонт: Биография. Творчество. Судьба. Иваново, 2001. С. 209–210). 5 мая 1913 г. Бальмонт вернулся в Россию (см.: Русская литература конца XIX — начала XX в. 1908–1917. М., 1972. С. 550).