Александр Мартынов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

Начальник жандармского железнодорожного полицейского управления генерал-майор Николенко был старшим по чину жандармским офицером в городе. Высокий, красивый, с точеными чертами лица, с выхоленными седыми усами и бородкой клином, в пенсне, со стройной для пожилого человека фигурой, отлично одетый, он был воплощением корректности, но какой-то неестественной, натянутой. Из всех его качеств запомнилась мне только эта корректность. Свою железнодорожную полицейскую службу он, вероятно, знал до тонкости. От него так и исходило сознание, что полицейский протокол о происшествии на железной дороге есть центр его жандармского долга; что же касается политическо-розыскной работы, то это его не касалось вовсе, это было каким-то неприятным и не совсем чистым делом разных губернских жандармских управлений и охранных отделений. Особенно охранные отделения, как нечто новое в его длительной службе, были для него и непонятным, и нежелательным явлением. Прежде у него бывали только служебные взаимоотношения с начальниками губернских жандармских управлений. В большинстве случаев именно они занимались активным политическим розыском — но только на словах, а не на деле. Это были, как и Николенко, охотники «повинтить» с представителями местного общества в клубе или по квартирам мирных обывателей, и всё шло хорошо и более или менее гладко. Но вот появились «какие-то новые» охранные отделения, с беспокойными начальниками, все какими-то «молокососами» по службе, и вот нужно считаться с ними, а уже не третировать их, как полагается старшему жандармскому генералу в городе!

Один из его подчинённых, начальник саратовского отделения того же жандармско-полицейского управления, ротмистр Сергей Иванович Балабанов, положительно выделялся из всех присутствовавших на проводах своей импозантной наружностью. Представьте себе затянутого в полную парадную жандармскую форму великолепного мужчину с сильно выраженной южноармянской внешностью, лет сорока, среднего роста, крепкого, довольно коренастого брюнета, всего заросшего усами и громадными, также великолепными, бакенбардами, не то «скобелевского», не то «горемыкинского» образца [105] То есть либо как у героя Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. М.Д. Скобелева, либо как у министра внутренних дел, а впоследствии председателя Совета министров И.Л. Горемыкина. , с армянскими миндалевидными чёрными глазами навыкат. Ротмистр Балабанов держался соответственно своей наружности, т. е. сохранял невозмутимую величественную позу и говорил с подчёркнутым достоинством. На железнодорожном вокзале, при встрече приходивших поездов, на виду у публики он, несомненно, должен был производить впечатление. Считая себя неотразимым донжуаном, он, по-видимому, имел успех у железнодорожных барышень-блондинок. Собственно говоря, этот успех у прекрасной половины рода человеческого занимал не последнее место в его жизни. Делами же чисто жандармскими этот ротмистр занимался, только поскольку это входило в его чисто полицейскую службу на железной дороге. Следуя всецело своему начальнику, генералу Николенко, бравый железнодорожный жандармский офицер презирал политический розыск, да, кстати, и ничего в нём не понимал. Но зато не было более усердного винтера в городе. Служба была нетяжёлая, и времени для винта было сколько угодно.

Мы с ротмистром Балабановым долго поддерживали хорошие отношения и бывали друг у друга. Впоследствии, в 1909 году, одно происшествие, о котором я расскажу своевременно, испортило наши взаимоотношения.

Другой начальник железнодорожного отделения, квартировавший в Покровской слободе, большом пригороде Саратова (но на другом берегу Волги), был ничем не выделявшимся молодым жандармским офицером, так же как и два адъютанта начальников жандармских управлений, присутствовавших на ужине.

Мне остаётся ещё сказать несколько слов о трёх помощниках начальника губернского жандармского управления. Одним из них был подполковник Пострилин, в прошлом казачий офицер. Это был типичный казак по наружности и отличный жандармский офицер, с любовью относившийся к своему делу и большую часть своего времени проводивший не в уезде, а в канцелярии управления, где производил дознания по государственным преступлениям. Деятельность его была чисто следовательской, т. е. та, которой я занимался в Петербургском управлении до моего назначения в Саратов. Поскольку он мог, в зависимости от совершенно ничтожных средств, отпускавшихся ему на «агентуру», Пострилин собирал кое-какие сведения по своему уезду, пополняя их данными из производимых им дознаний. Несколько раз он добросовестно указал мне лиц, которых ему пришлось допрашивать по поводу революционной деятельности и которых я мог использовать как секретных сотрудников. Это уже была незаурядная помощь мне, и в этом отношении подполковник Пострилин выделялся из всех других офицеров управления. У него была любовь к политическому розыску, но на своей скромной должности ему нечем было показать себя. Однако ему всё же удалось выдвинуться. Вероятно, помогли казачьи связи, бывшие, особенно в последнее время, довольно сильными в нашем Корпусе. Пострилин попал в помощники начальника Московского охранного отделения приблизительно в 1908 году.

Другой помощник начальника управления, ротмистр Рафаил Александрович [106] Правильно — Бенедиктович. Бржезицкий, был человек совсем иного склада. Поляк по национальности, окончивший Военно-юридическую академию и решивший перейти на службу в Отдельный корпус жандармов, он должен был принять предварительно православие, ибо в Корпус не допускались не только католики, но даже и женатые на католичках. Типичный поляк по внешности, в то время он уже не был молодым человеком. Полуседой, с резкими, но красивыми чертами лица, Бржезицкий был в общем неглупый, образованный офицер, но с какой-то явно проступающей апатичностью во всей своей фигуре. В управлении он занимался производством дознаний по политическим преступлениям, как юрист по образованию. Он был бы вполне на своём месте, если бы у него имелась хоть какая-нибудь искорка, побуждающая его к жандармскому делу. Но такой искорки у ротмистра Бржезицкого не было вовсе, и он равнодушно тянул служебную лямку, стремясь только к тому, чтобы избежать служебных осложнений. Так он надеялся прослужить до вожделённого часа, когда высшее начальство, вспомнив про его академический значок, вознесёт его, может быть и не в очередь, а через головы других безнадёжных кандидатов, на должность начальника управления.

В политическом розыске Бржезицкий ничего не понимал, и по своему внутреннему отчуждению от этого рода жандармской службы он никогда и не смог бы продуктивно её исполнять. При этом Бржезицкий был высокого мнения о своей особе и всегда давал несколько чувствовать своё превосходство над сослуживцами. Женатый, но бездетный, ротмистр держался немного обособленно. Раза два в год «принимал» у себя сотоварищей по службе. Всё было очень корректно, несколько скучно, играли в винт «по маленькой», и все имели возможность послушать его колкие, меткие и несколько озлобленные замечания. Он был приятный собеседник.