Любовь Орлова - О Сталине с любовью

— Эйзенштейн после того случая однажды пожаловался мне на Шумяцкого, — продолжал Сталин. — Обоснованно пожаловался, были на то причины, но зачем сразу идти ко мне? Можно было и между собой решить. Я выслушал и говорю: «Наверное, надо товарища Шумяцкого направить на другую работу, а вместо него поставить товарища Ворошилова». Эйзенштейн изменился в лице и больше никогда на Шумяцкого не жаловался.

Не переставала и не перестаю удивляться способности Сталина вселять уверенность в окружающих. Словом, жестом, взглядом… Каким бы ни было мое настроение (а оно бывало разным), стоило мне только оказаться рядом со Сталиным, как все мои тревоги улетучивались, плохое уходило куда-то на задний план, проблемы начинали казаться незначительными, не заслуживающими огорчения и печали. Примерно такое же чувство я испытывала в детстве, когда мама обнимала меня или когда папа гладил меня по голове. Чувство спокойствия, абсолютной защищенности, сознание того, что все будет хорошо.

Однажды я не выдержала и поделилась этим впечатлением со Сталиным.

— Это выдумки, — сказал Сталин. — Я же не колдун какой-нибудь…

Не колдун, это верно. Но без волшебства тут явно не обошлось. Это я шучу. При чем тут волшебство? Никакого волшебства и в помине не было. Просто каким-то, еще неизвестным науке образом спокойствие Сталина, его уверенность в себе передавались окружающим, столько было в Нем этой уверенности.

Странно было слышать от Сталина, что кто-то спорил с Ним или не соглашался с Его доводами. Как могло быть такое, искренне удивлялась я? Ведь Сталин всегда был так убедителен, так веско и всесторонне обосновывал свое мнение. Мне казалось, что без злого умысла не соглашаться со Сталиным было невозможно. Ум Сталина, его жизненный опыт, его образованность говорили сами за себя.

Г.В. часто вспоминает, как в 1928 году Сталин напутствовал их троицу [95] С. М. Эйзенштейн, Г. В. Александров, Э. К. Тиссэ. перед отъездом в Америку.

— Было такое впечатление, будто с нами говорит опытный режиссер, мудрый старший товарищ.

Перед тем как уезжать за границу, Сталин посоветовал совершить поездку по Советскому Союзу, посетить великие стройки той поры, побывать на полях, в том числе и на целинных, которые только-только начали осваивать. Увидеть, понять, прочувствовать, чем дышит, как живет Советская страна, чтобы там, за границей, иметь возможность сравнивать. Очень дельный совет.

Мудрый старший товарищ… Именно таким и был Сталин для всех, мудрым старшим товарищем.

Той весной Г.В. придумал сюжет, который понравился нам обоим своей искренностью и своим драматизмом. Дальний Восток. Маленькая дружная семья — мать, вдова капитана-пограничника, погибшего от вражеской пули, и маленький сын. Сын заболевает (чем именно, мы не придумали, но за этим дело бы не стало, подсказал бы кто-то из знакомых врачей), спасти его может только срочная операция. Операция очень сложная, такие делают только в Москве или Ленинграде. Местные врачи помочь не могут. Везти мальчика в Москву с Дальнего Востока невозможно, он ослаб и не перенесет дальней дороги. Отчаявшаяся мать посылает телеграмму Сталину, прося его о помощи. Сталин присылает за мальчиком и его матерью самолет. В пути о больном ребенке заботятся медики. Мальчика привозят в Москву, оперируют, спасают. Финальные кадры — мать и сын в Кремле благодарят Сталина.

Воодушевленная, я рассказала Сталину о нашем замысле. Было очень интересно узнать его мнение. Признаюсь честно, я рассчитывала на одобрение и надеялась получить какие-нибудь замечания, которые помогли бы нам в работе. Заодно хотела обсудить одну очень смелую идею Г.В., который придумал в финале снять не актера в роли Сталина, а самого Сталина, произносившего небольшую речь. Смело, но мне казалось, что есть шансы за то, что Сталин может согласиться. Звучное название мы придумать не успели, остановились пока на «Отеческой заботе».

Сталин выслушал меня, помолчал немного, а потом с искренним любопытством поинтересовался:

— Зачем сразу давать телеграмму в Москву? Разве на Дальнем Востоке нет райкомов и обкомов? И что это за больница такая, где только разводить руками умеют и на Москву кивать? Разве там нет ни одного коммуниста? Я так думаю, что секретарь парткома вместе с главным врачом пришли бы к первому секретарю райкома и тот бы организовал срочную перевозку ребенка в Москву. Может, они сразу бы обратились в обком… Пусть так. Но они не могли бездействовать. Это преступное бездействие. Что подумают зрители, увидев такую картину? Что в Советском Союзе без вмешательства Сталина ничего не делается? Что Сталин хороший, а все остальные — нет? Как в голову советскому режиссеру могла прийти такая антисоветская мысль?..

Щеки мои горели, я корила себя за глупость и одновременно радовалась тому, что не успела озвучить идею об участии Сталина в финале картины. Действительно, как нам мог понравиться такой сюжет?

— И зачем непременно в Москву? — продолжал Сталин. — В Новосибирске двенадцать лет работает институт усовершенствования врачей, а три года назад там открылся медицинский институт, в котором работает замечательный хирург Владимир Михайлович Мыш…

Имя этого врача врезалось в мою память навечно. Но тому были особые обстоятельства, все чувства мои были напряжены. А вот как Сталин мог помнить все это? Зашла речь о сюжете новой картины, и вот он уже называет институты, время их существования, имена сотрудников… Общаясь с Ним, я поняла, что такое настоящий государственный ум. Он держал в уме всю страну, все знал, все помнил, все понимал.

— Новосибирские хирурги очень бы расстроились, увидев такую картину. Все советские люди расстроились бы и недоумевали…

Тут он сделал паузу, увидев, что я вот-вот расплачусь. Прищурился, улыбнулся шире обычного (обычно он улыбался сдержанно, в усы) и, сменив тон с сердитого на веселый, сказал:

— А-а, догадался! Александров решил снять очередную комедию, что-то вроде советского водевиля, когда все шиворот-навыворот и заведомо неправда. Гм… Думаю, что советские зрители его задумку не оценят.

Я поняла, что шутливая концовка была сделана лишь для того, чтобы успокоить меня, и сердце мое, в который уже раз, наполнилось признательностью. Видно же было, что Он рассердился всерьез (человеческая глупость сильно его сердила), но ради меня свел все к шутке. Мелочь, а как подчеркивает она его человечность. А разве может быть величие без человечности? Не только по делам меряется человек, но и по его отношению к людям, особенно к тем, кто от него зависит или ему подчиняется. Сталин всегда был вежлив с людьми. Со всеми без исключения, от ближайших соратников, маршалов, наркомов до горничных и водителей. Резок (но не груб, не стоит путать резкость с грубостью!) Сталин становился только с теми, кто не оправдывал его доверия или докучал ему просьбами личного характера. Сталин сам был скромен и ценил скромность в других. Когда режиссер И. [96] Возможно, Александр Викторович Ивановский (1881–1968) — советский кинорежиссер и киносценарист, снявший картины «Музыкальная история» и «Антон Иванович сердится». в присутствии Сталина начал жаловаться на то, что у него нет автомобиля и он из-за этого толком ничего не успевает, Сталин строго посмотрел на него и сказал: «В октябре 17-го у Ленина не было ни одного автомобиля, а у Керенского их было несколько». Тон Сталина при этом был очень неприязненным. На И. было жалко смотреть. Сталинский намек был настолько прозрачен, что не понять его было просто невозможно. Возразить тоже было нечего. И. стоял как оплеванный, весь такой поникший, потом выдавил из себя: «Извините, товарищ Сталин», и поспешно ушел. Думаю, даже уверена, что он запомнил этот урок на всю жизнь. И все, кто при этом присутствовал, тоже запомнили.