Максим Чертанов - Эйнштейн

Сцилард посоветовался со знакомыми, в частности с Александром Саксом, другом и неофициальным советником Рузвельта: решили, что надо сперва писать президенту (от имени Эйнштейна), а бельгийская королева подождет. 2 августа Сцилард вновь приехал к Эйнштейну, на сей раз с физиком Эдвардом Теллером. Далее участники событий вспоминают их по-разному. Сцилард: «Насколько я помню, Эйнштейн диктовал письмо Теллеру по-немецки, а я использовал текст этого письма как основу еще для двух вариантов, одного краткого и другого длинного… Я предоставил Эйнштейну выбрать тот, который он предпочитал. Он выбрал длинный. Я подготовил также меморандум в качестве пояснения к письму Эйнштейна». Теллер же утверждал, что Эйнштейн только подписал готовое письмо. Антонина Валлентен рассказывала, что сам Эйнштейн сказал ей: «Мне принесли готовое письмо, и я должен был его подписать». Правды здесь уже не доищешься.

«Альберт Эйнштейн, Олд Гров-Роуд, Нассау-Пойнт-Пеконик, Лонг-Айленд,

2 августа 1939.

Ф. Д. Рузвельту, Президенту Соединенных Штатов, Белый дом. Вашингтон

Сэр!

Некоторые недавние работы Ферми и Сциларда, которые были сообщены мне в рукописи, заставляют меня ожидать, что элемент уран может быть в ближайшем будущем превращен в новый и важный источник энергии. Некоторые аспекты возникшей ситуации, по-видимому, требуют бдительности и в случае нужды быстрых действий со стороны правительства… Это новое явление способно привести также к созданию бомб, возможно, хотя и менее достоверно, исключительно мощных бомб нового типа. Одна бомба этого типа, доставленная на корабле и взорванная в порту, полностью разрушит весь порт с прилегающей территорией… Мне известно, что Германия в настоящее время прекратила продажу урана из захваченных чехословацких рудников. Такие шаги, быть может, станут понятными, если учесть, что сын заместителя германского министра иностранных дел фон Вайцзеккер прикомандирован к Институту кайзера Вильгельма в Берлине, где в настоящее время повторяются американские работы по урану».

Дальше в письме предлагалось, чтобы правительство содействовало ускорению экспериментальных работ. Бюрократическая машина слабо заворочалась. А Эйнштейн подписал и с плеч долой — продолжил сражаться с квантами. 18 сентября, Паулю Бонфилду: «Физики нашего времени считают, что нет возможности описать то, что происходит на самом деле в пространстве и времени. Они убеждены, что законы носят лишь вероятностный характер… Я, однако, уверен, что мы вернемся к тому, чтобы описывать реальность… Я не верю, что световые кванты реальны в том же непосредственном смысле, что и электроны. Аналогично я не верю, что частицы-волны реальны в том же смысле, что и частицы электричества. Волновой характер частиц и корпускулярный характер света следует понимать более косвенно, не как непосредственную физическую реальность…» А ведь он сам первый когда-то говорил, что свет — и частица и волна, и не «косвенно», а на самом деле… В письме Шрёдингеру от 9 августа он назвал Бора мистиком. Но Бор и остальные физики (исключая Шрёдингера) мистиком считали его.

Письмо Эйнштейна попало к Рузвельту 11 октября и сперва не произвело на него впечатления; считается, что прислушаться президента убедил Сакс. 19 октября Рузвельт написал Эйнштейну: благодарил за информацию и сообщал о том, что сделано. Создали (из военных) консультативный комитет по урану: Л. Бриггс (председатель), Дж. Гувер и К. Адамсон. Бриггс включил в комитет ученых: Сциларда, Вагнера, Теллера и еще нескольких человек, а также Сакса. 1 ноября комитет представил Рузвельту доклад, в котором говорилось о реальной возможности создания бомбы.

Насколько письма Эйнштейна сыграли роль в ее создании — вопрос дискутабельный. Пайс: «Я считаю, что роль этих писем была незначительна… решение о развертывании крупномасштабной программы создания атомного оружия было принято только в октябре 1941 года… после получения сведений о работе англичан в этом направлении. Только тогда об атомном проекте впервые был информирован военный министр Стимсон… Позднее Эйнштейн неоднократно сожалел о том, что подписывал эти письма». Сожалел или не сожалел — тут тоже данные противоречивы. Например, в 1951 году он сказал в интервью японской газете: «Я подписал письмо президенту Рузвельту, в котором подчеркивал необходимость проведения в крупных масштабах экспериментов по изучению возможности создания ядерной бомбы. Я полностью отдавал себе отчет в том, какую опасность для человечества означает успех этого мероприятия. Однако вероятность того, что над той же самой проблемой с надеждой на успех могла работать и нацистская Германия, заставила меня решиться на этот шаг. У меня не было выбора». Вот представьте, что у Гитлера есть атомная бомба, а больше ни у кого нет…

23 августа был подписан пакт Молотова — Риббентропа; 1 сентября западную часть Польши заняли немецкие войска, 17-го восточную часть — советские. 3 сентября Великобритания с доминионами и Франция объявили Германии войну. После этого въезд евреев из Германии в Англию и США был окончательно закрыт под предлогом предотвращения шпионажа. Эйнштейн — Инфельду, 23 ноября: «Представляю, как Вы обеспокоены судьбой своих сестер в Польше. Надеюсь, что женщинам угрожает меньшая опасность. Ничего нельзя сделать с этой бандой преступников. Но мне кажется, что их ожидает заслуженная кара».

Эмиль Гумбель, старый друг, который когда-то уговаривал Эйнштейна, что большевики хорошие, но с тех пор переменил свое мнение, подписал манифест, подготовленный немецкими членами франко-германского союза, где утверждалось, что договором с Германией Россия предала весь мир. Эйнштейн отказался его подписать. На ежегодном нобелевском ужине в Нью-Йорке он сказал: «Мы не забудем гуманное отношение Советского Союза, который был единственным среди великих держав, открывшим двери сотням тысяч евреев, когда нацисты вступили в Польшу». Еще одно интервью 1939 года: «Мы не должны забывать, что в годы зверского преследования евреев Советская Россия была единственной страной, спасшей сотни тысяч еврейских жизней. Размещение 30 000 еврейских сирот в Биробиджане и обеспечение им счастливого будущего — вот доказательство гуманного отношения России к еврейскому народу».

После раздела Польши из 3,3 миллиона евреев две трети достались Германии, одна — СССР. Многие евреи приветствовали советские войска как освободителей. В октябре 1939 года была создана германо-советская комиссия по эвакуации и обмену. В Советский Союз хотели переселиться около 40 тысяч человек, среди них большинство евреев. Советское руководство согласилось принять 34 тысячи, а 60 тысяч переправило в Германию. В советскую зону нелегально бежало около 300 тысяч евреев (Германия смотрела на это сквозь пальцы: бегут и слава богу); большинство из них отправлялись советскими пограничниками обратно — кому нужна такая прорва беженцев? — или помещались в лагеря. В советском плену было 230 тысяч польских солдат, среди них — 25 тысяч евреев; в списках расстрелянных под Катынью — 700 евреев. К июню 1940 года были сосланы в лагеря практически все польские граждане, бежавшие от немцев, — 130 тысяч (из них 77 тысяч евреев). Но им все же повезло: три четверти из них выжили, тогда как на немецкой половине было куда хуже. В ноябре 1940 года СССР передал Германии 42 тысячи польских военнопленных (половина — евреи): все они погибли. Что же касается еврейских сирот, то несколько десятков действительно были отправлены в Биробиджан, но не 30 тысяч (это было бы почти все население Биробиджана). Резко выступил против вторжения в Польшу Яльмар Шахт, тот, что поднял германскую экономику, направил Гитлеру письмо с критикой режима и ушел в окончательную отставку…