Максим Чертанов - Эйнштейн

В Маунт-Вилсон работал Эдвин Хаббл, который как раз недавно доказал, что Вселенная родилась из точки в результате Большого взрыва. Однако были моменты, которые такая теория объяснить не могла. Где находится или находилась точка? Как из точки появилось столько материи и энергии? И чем все кончится? В 1960 году Джон Уиллер, последователь Эйнштейна, придумал теорию «пульсирующей Вселенной»: расширение когда-то сменится сжатием в точку, потом опять взрыв, Вселенная вновь станет расширяться, и так до бесконечности. Есть и другие теории. Например, гипотеза о наличии «протовселенной», когда материя еще до взрыва стала вытекать из «белых дыр», противоположных всё заглатывающим черным. (Но пока ни одной белой дыры обнаружено не было.) Есть масса инфляционных (термин придумал Алан Гут в 1981 году, а пионером был Алексей Старобинский) теорий Вселенной: материя возникла из ничего, а затем началось ее расширение. Существуют также «пузырьковая» теория, согласно которой Вселенная сформировалась из «квантовой пены» своей умирающей матери-Вселенной, теория самосоздания, где каждый «пузырек» квантовой пены порождает другие «пузырьки», которые порождают другие и так далее. Возможно, наш мир «выдулся» из флуктуационного клочка (зоны активности, отклоняющейся от обычной) какой-то другой Вселенной, а в нашей такие же «клочки» выдуют или уже выдувают новую, пока еще маленькую Вселенную. Существуют модели, в которых «дочки» отпочковываются от матерей беспрерывно и не сменяют их, а находят свое место, при этом в них могут царить совсем другие физические законы, и вся эта бесконечная куча Вселенных находится одновременно «здесь и сейчас», не задевая друг дружку. Есть модель, согласно которой Вселенная рассматривается подобно частице и ее описывают, как какой-нибудь жалкий квант, вероятностями: мы живем в нашей Вселенной лишь потому, что ее вероятность больше, чем у других. Но Эйнштейн об этих теориях — одна красивее другой — не знал; его интересовало лишь то, как увязать свою спокойную, идеально уравновешенную Вселенную с Большим взрывом. Пока не получалось.

Он читал лекции, ездил время от времени в Нью-Йорк, объехал с Эльзой всю Калифорнию, дважды посещал Голливуд: смотрели запрещенный в Германии фильм «На Западном фронте без перемен» и чаплинские «Огни большого города». В Лос-Анджелесе фирма «Лонжин» подарила ему золотые часы — он их принял и очень ими дорожил, но скрипку Гварнери от филармонии принять в дар отказался. Одна из самых знаменитых фотографий запечатлела его с индейцами; пишут, что он побывал в их племени. На самом деле то был музей «Хопи хаус», а индейцы — его служащими. Впрочем, индейцы его, кажется, не особо заинтересовали, другое дело — негры, чье положение он сравнивал с положением евреев в Европе.

В США было тогда два главных борца за права негров: Букер Вашингтон, выступавший за интеграцию черных и белых, и Уильям Дюбуа, который хотел создания «черной элиты», которая бы работала только на благо афроамериканцев. Второй подход был Эйнштейну ближе (он видел тут аналогию с сионизмом), и он согласился на просьбу Дюбуа, доктора философии Гарвардского университета, основателя Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (NAACP) и редактора журнала «Крайзис», дать статью. «Кажется, всюду меньшинства, особенно когда их лица узнаваемы из-за физических различий, воспринимаются большинством как низший класс. Трагизм, однако, заключается не только в неблагоприятном социальном положении этих меньшинств, но и в том, что те, кого так воспринимают, сами начинают относиться к себе как к неполноценным».

Разумеется, он подписал письмо в защиту обвиняемых по делу «Скоттсборо бойз», как раз тогда шел суд: десять негритянских юношей обвинялись в изнасиловании двух белых девушек. Все обвиняемые, кроме двенадцатилетнего мальчика, были приговорены к смерти, но благодаря общественности дело отдали на пересуд, и в конце концов с четверых сняли обвинения, пятеро получили сроки от 75 лет до пожизненного заключения. Еще подписал с Томасом Манном, Стефаном Цвейгом и еще десятком знаменитостей протест против ущемления иврита в СССР (с 1919 года было запрещено преподавание на иврите, с 1927-го прекратили издавать на нем книги): «Мы, европейские интеллектуалы, друзья и сторонники любых средств (курсив наш. — М. Ч .), направленных на преодоление капиталистического экономического хаоса и присущих ему катастроф и войн, просим правительство России принять к сведению, что мы не одобряем преследование еврейского языка…»

Он сдружился с «левым» писателем Эптоном Синклером, который тогда увлекался паранормальными явлениями, и даже написал предисловие к его книге «Психическое радио», где описывались эксперименты: например, Синклер в своем кабинете что-то рисует, а его жена в другой комнате пытается нарисовать то же. Иллюстрации демонстрировали, что она обычно угадывала. Эйнштейн написал, что «не может быть и речи в случае такого добросовестного наблюдателя и писателя, как Синклер, чтобы он сознательно обманывал людей».

Издательство «Саймон энд Шустер» готовило книгу, где «звезды» высказывали бы свое философское кредо, — по тысяче слов. Эйнштейн:

«Как странно наше положение на Земле. Мы здесь гостим недолго, не зная зачем, хотя порой нам кажется, что мы ощущаем цель. Но с точки зрения повседневной жизни, однако, мы понимаем, что существуем для других людей — прежде всего для тех, от улыбки и благополучия которых зависит наше счастье, а затем для многих, к судьбам которых мы привязаны узами симпатии. Ежедневно, много раз в день, я напоминаю себе, что в основе моей жизни лежит труд многих людей, живых и мертвых, и что я должен отдать той же мерой, что получаю. Меня часто угнетает сознание того, что я потребляю чрезмерное количество труда других людей. Я не верю, что мы можем быть свободны в философском смысле, потому что мы действуем не только под внешним принуждением, но и по внутренней необходимости. Изречение Шопенгауэра „Человек может сделать все, что хочет, но не он определяет свои желания“ вдохновляло меня с юности и утешало, когда я был угнетен или страдал от житейских проблем. Это убеждение — источник терпимости, который не позволяет нам относиться к себе чересчур серьезно.

Рассуждения о цели чьего-либо существования всегда казались мне глупыми. Тем не менее все имеют определенные идеалы, руководящие ими в стремлениях и суждениях. Идеалы, которые всегда светили мне, это Добро, Красота и Истина. Такие цели, как комфорт или счастье, никогда не привлекали меня; система этики, базирующаяся на таких принципах, — карточный домик… Мой страстный интерес к социальной справедливости и социальной ответственности всегда странно контрастировал с моим желанием ограничивать связи с другими людьми. Я — одиночка, непригодный для работы вдвоем или в команде. Я никогда всем сердцем не принадлежал ни стране, ни друзьям, ни даже семье. Эти связи сопровождаются смутным чувством отчужденности, и с годами мое желание вырваться возрастает. Такая изоляция иногда мучительна, но я не сожалею о том, что она отрывает меня от понимания и симпатии других людей. Я что-то теряю, конечно, но потеря компенсируется независимостью от суждений других, и я так избегаю искушения строить мое внутреннее равновесие на столь хрупком фундаменте.