Николай Реден - Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919

С окончанием этого происшествия наша жизнь пошла по-прежнему. После бала между русскими и эстонскими офицерами танкового батальона возникло некоторое взаимопонимание, но в остальном никаких перемен не произошло.

В феврале дни значительно удлинились. Яркое, теплое полуденное солнце возвестило о наступлении весны и напомнило о том, что пора подумать о будущем. Через несколько недель танки надлежало передать эстонцам, и каждый русский в батальоне попадал в неопределенное положение. У многих из нас решение созрело само собой, когда мы неожиданно узнали о содержании конфиденциального сообщения из Ревеля.

Один из кораблей готовился отплыть на Запад. Русские морские офицеры из Эстонии приглашались на службу. О порте назначения и дате отплытия не упоминалось, всех предупредили, что о миссии корабля не должна знать ни одна живая душа. Несколько моих друзей из танкового батальона немедленно приняли приглашение, но текст записки содержал такие неопределенные и озадачивающие формулировки, что у меня не было к ней доверия. Я остался в порту Балтийский. Не хотелось позволить ложным надеждам снова нарушить мою ставшую уже привычной апатию.

Через два дня я сидел в своей комнате, угрюмо вглядываясь во тьму за окном. Хотя я был убежден, что вряд ли кто-то озаботится предоставлением нам транспортного средства для отъезда из Эстонии, эта мысль прочно засела в моем сознании. Комната казалась еще более холодной, а голые стены — еще более убогими, чем обычно. Я опасался нового визита Трилби и очередной ночи на грани умопомешательства. Перспектива провести остаток своей жизни в забытом богом эстонском поселке обратила мое беспокойство в слепую ярость. Я запаниковал, когда понял, что лишаю себя единственного шанса на бегство отсюда.

Взяв фуражку, я сбежал по ступенькам лестницы и бросился на поиски командира. Его несколько озадачило изменение моих планов, но он дал разрешение на отъезд, свое благословение и три с половиной сотни марок из специального фонда. Очередной поезд отбывал из порта Балтийский в пять утра. Я провел остаток ночи в нанесении прощальных визитов. В 4 часа я вернулся в свою комнату для сбора своих скудных пожитков. Собравшись уходить, я сообщил хозяйке дома, что уезжаю, и выслушал в ответ ее пожелания удачи, высказанные дрожавшим, испуганным голосом. Через несколько часов я явился к капитану тральщика «Китобой», пришвартованного к пристани в Ревеле.

У «Китобоя» было славное прошлое. Списанный командованием Императорского российского флота, он всю войну прослужил минным тральщиком Балтийского флота. «Китобой» был свидетелем революции и вместе с другими кораблями оставил Гельсингфорс, чтобы избежать захвата немцами и финнами. Под властью большевиков корабль, один из немногих, оставался в строю. Весной 1919 года командование красных послало его патрулировать один из квадратов акватории Финского залива. Офицеры искусно подготовили мятеж и увели корабль в порт. Во время Гражданской войны он представлял всю военно-морскую мощь Северо-западной армии. В холодное февральское утро, когда я обнажил голову в традиционном русском приветствии и шагнул на борт «Китобоя», в голову пришло осознание того, что это был последний корабль, несущий в балтийских водах боевой стяг Андрея Первозванного.

Команда «Китобоя» состояла из 27 русских морских офицеров. С ними я прежде встречался и потому чувствовал себя вполне комфортно. Через полчаса мне объяснили причины секретности, сопровождавшей наши приготовления, я осознал в полной мере трудность задачи, стоявшей перед капитаном.

Эстонские власти считали себя законными наследниками имущества России в пределах границ республики и стремились завладеть «Китобоем». Но они не хотели произвести неблагоприятное впечатление на представителей союзников в Ревеле и поэтому не предпринимали до сих пор попыток захватить корабль и освободиться от русской команды. Кроме того, они, очевидно, не видели оснований спешить. Артиллерийские батареи острова, сторожившие подходы к порту, а также два современных эсминца, способные легко догнать тихоходный тральщик, служили гарантией невозможности увести «Китобой». В качестве последней меры предосторожности у сходней поставили эстонского солдата следить за малейшими признаками подозрительных действий на борту корабля.

Через день после моего прибытия капитан «Китобоя» получил важные вести. Оба эстонских эсминца приступили к чистке котлов и не могли выйти в море в течение 12 часов. Капитан решил воспользоваться благоприятным случаем.

До захода солнца мы готовились к побегу. Чтобы не привлекать внимания эстонского часового, на палубе не разрешалось появляться более чем пяти членам команды одновременно. С наступлением темноты всей команде было приказано спуститься в трюм, поэтому посторонний наблюдатель не заподозрил бы, что корабль готовится к отплытию.

В двенадцать ночи на пристани появился человек в плаще. Прогуливаясь, он задержался у сходней. Казалось, это был капитан британской армии, вышедший на прогулку в вечерние часы. Эстонский солдат переключил все свое внимание на него. Британец ответил на приветствие эстонца и вступил с ним в дружеский разговор. С полчаса собеседники стояли у неподвижного корабля, общаясь на смеси английского и русского языков. Затем британский капитан зевнул, потянулся и попросил указать дорогу к ближайшему ресторану. Эстонец объяснил, что не должен покидать свой пост, но нарушит приказ, чтобы помочь офицеру-союзнику. Они удалялись, и их голоса звучали все глуше. «Спящий» корабль мгновенно ожил. С десяток фигур-призраков выскочило на палубу, корабль отдал швартовы и направился в море.

Без единого сигнального огня судно бесшумно заскользило по чернильной поверхности моря. Пока «Китобой» медленно продвигался по узкому проливу под жерлами орудий на острове, я сидел на палубе за люком. Затаив дыхание, мы ждали, что в любую минуту артиллерийский грохот взорвет тишину. Между тем мрачные громады волн одна за другой отступали за корму.

Наконец Эстония осталась позади, лишь как череда мерцающих огней на горизонте. «Китобой» вышел в открытое море, и, хотя непосредственная угроза отступила, мы продолжали поглядывать на корму, опасаясь погони. Ночью пришвартовались в Либаве (до 1917 года название латышского порта Лиепая. — Примеч. пер. ).

Мы сокрушенно оглядывали панораму русского города, оказавшегося в руках новых хозяев. Латвийские власти питали острую враждебность ко всему русскому. На главной улице города моряки британского эсминца играли в футбол, не беспокоясь о безопасности пешеходов.

Капитан «Китобоя» рассчитывал постоять в Либаве несколько дней, но на следующее утро, когда мы закончили погрузку угля на корабль, дружески настроенный офицер-француз предостерег его: латвийские власти, одержимые желанием владеть собственным флотом и настроенные в отношении российской собственности так же, как и эстонцы, приказали захватить корабль.