Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

Она привыкла к повседневному утреннему ритуалу, к словам мужа, к спешке и уже не обращала ни на что внимания, а только торопилась, торопилась.

Потом они выходили вместе с сыном, и оба радовались, что недлинную пятнадцатиминутную дорогу до института, где она работала, они проделывали только вдвоем. За эти утренние пятнадцать минут они успевали наговориться обо всем, о чем не переговорили вечером, когда собирались все вместе, потому что все их внимание занимал отец – его рассказы о редакционных делах, высказывания о виденных фильмах или спектаклях, его недовольство очередным начальником – так бывало постоянно, если вечер проводил дома. Ну, а когда его не было, ей надо было готовиться к завтрашней лекции или семинару, сыну готовить уроки, либо просто посидеть с книгой в тишине, помолчать.

Раньше, когда сын был еще мал, к ним часто приходи-гости, приходили иногда неожиданно, – как говорится – на огонек. И не было неудобно, что нечего поставить на стол, кроме «пустого» чая или кофе с ее любимым сухим крекером. Потом как-то незаметно приходы гостей прекратились в задуманные и спланированные мужем «приемы». Она не любила этих приемов, тяготилась ими, но как-то стеснялась говорить об этом мужу и старалась быть приветливой, оживленной, – провожая гостей, неизменно повторяла:

– Спасибо, что пришли. Было так приятно. Обязательно приходите еще.

А подросший сын с особым, немного нарочитым шиком подавал дамам пальто и иронически поглядывал на отца, когда он заходил на кухню, где они с матерью мыли посуду и говорил, покровительственно целуя ее в голову:

– Ну, спасибо тебе, ты здорово все устроила. Правда, ведь было очень мило?

А ей больше всего хотелось, чтобы он поскорее лег и уснул и она смогла бы, наконец, полежать в тишине и больше не слышать его голоса, его острот, его бурчания и недовольства, по существу, неизвестно чем. Но это свое бурчание он умел облекать в красивые, пышные слова, от которых, к сожалению, так и веяло вторичностью. Все или почти все, что он говорил, – а он, как сам шутил, почти всегда один «занимал площадку» на этих приемах, – звучало для нее просто знакомыми звукосочетаниями. Ее безмерно удивляло, что многие считали его интересным, прогрессивным человеком, не замечали, что, в общем-то, нет у него никаких принципов, нет и смелости взглядов, что это только способ сделать беседу занимательной.

Никто никогда на этих приемах не интересовался ее делами, никто из гостей не знал, что она уже защитила диссертацию и с этого года утверждена доцентом, – это была ее «скучная» жизнь, ее, по определению мужа, «синечулочные» интересы, которыми она делилась только с сыном.

Когда-то на третьем курсе биофака, где оба они учились в одной группе, она без памяти влюбилась в него. До того, как она стала думать о нем постоянно, училась она, в общем, средне, сдавала все экзамены и зачеты не потому, что ей было интересно, а просто потому, что полагалось. Он же, казалось ей, занимался с увлечение легко, словно бы не по обязанности, а для собственного удовольствия. Ей захотелось во что бы то ни стало быть похожей на него. Во всем. И в учебе.

И незаметно она заинтересовалась той наукой, которой посвятила себя почти случайно, по совету старших. Начав бессознательно соревноваться с ним, она сперва догнала его, а потом и обогнала – профессора уже доверяли ей самостоятельную постановку опытов, сложную микротехнику и еще до защиты диплома поручили вести практикум на втором курсе.

А он все так же легко и невнимательно сдавал экзамены и твердо решил остаться в университете в аспирантуре. Оба они защитили диплом. Она получила распределение |ассистентом на кафедру микробиологии, он – направление в аспирантуру. Все так, как он хотел. Но для поступления надо было представить вступительный реферат. И тут-то и постигла его первая неудача: реферат оказался не научным трудом, пусть хоть и маленьким, а просто популярной статьей. Ознакомившись с рефератом, профессор, у которого он предполагал проходить аспирантуру, довольно резко сказал ему, что хоть популяризация науки тоже вполне благородное дело, но прежде эту науку надо превратить в дело своей жизни. Его же работа – образец «не очень научной журналистики». Он постарается добиться для Павла только одного – получения свободного диплома: пусть попробует себя именно в области популяризации научных идей, если, конечно, станет достаточно образованным человеком, чтобы эти самые идеи воспринимать правильно.

К тому времени Павел сумел уже свой реферат, несколько подправленный и украшенный, пристроить в журнал «Наука и жизнь». Возможно, поэтому Ольга гораздо острее пережила его неудачу, чем он сам. На ее вопрос, очень ли он грустит, он ответил так весело и легко, что ей показалось, будто он просто играет, стараясь скрыть от всех свое огорчение.

– А я и не собираюсь ни о чем жалеть! Я считаю – мне по-настоящему повезло. Подумай, еще три года корпеть, сдавать экзамены, писать диссертацию! Да ну его к шуту! Я лучше подамся в «не очень научную журналистику». Есть ведь целая область: научно-популярная литература. Мне в журнале сказали, что у меня легкое перо. Вот увидишь, я еще буду книги писать!

Ольга ему ничего не ответила. А ночью ей снова приснился старый сон: сидит на обочине ледовой дороги дед Василий. Еще живой…

Проснувшись в темноте, она внезапно поняла, что в ее влюбленность в Павла вторглось что-то новое, что-то более весомое и, пожалуй, более трудное, чем ее первая восторженность. А может быть, это было первым предвестником зрелости, первым ощущением превосходства женщины над легкомыслием мужчины.

Во всяком случае, к утру она приняла решение, на которое пошла бы не всякая женщина: рано утром она вызвала его на свидание у метро и спокойно предложила ему на ней жениться. Странный это был разговор. И место, выбранное ею, не совсем подходило для такого разговора – люди спешили на работу, торопливо обходили загородившую двери пару; некоторые усмехались, видя озабоченное лицо молодого человека и упрямую складку меж нахмуренных бровей девушки – никому не могло прийти в голову, что вот сейчас она сделала ему формальное предложение!

Из общежития она перебралась в дом его родных и вначале была как будто совершенно счастлива – впервые в ее детдомовскую жизнь реально вошло понятие «домашний очаг». Но очень скоро она почувствовала ту несвободу, какую всегда ощущает женщина, вошедшая в семью мужа – единственного сына. И, поддавшись ее мягким, но настойчивым уговорам, они приобрели двухкомнатную кооперативную квартиру на гонорар действительно написанной Павлом небольшой популярной книги и стали жить самостоятельно.

Пока родители Павла не перешли на пенсию, материальных нехваток они не ощущали – почти ежедневно обедали у стариков, да Павел и не стеснялся по старой памяти перехватывать у отца, а чаще у матери сотню-другую «без отдачи»; писал он, в общем, не так уж много, да и печатали его нечасто. Но вот родился сын, старики перестали работать, и стало ясно, что жить на одну Ольгину зарплату трудно, а нерегулярные заработки Павла не могли заткнуть всех дыр разросшегося хозяйства. Тогда Ольга твердо заявила ему, что надо поступать на работу. На обыкновенную службу, чтобы иметь хоть и небольшой, но постоянный прожиточный минимум. Сперва Павла разговоры о службе просто приводили в бешенство.