Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

Увидев осунувшееся, потемневшее лицо больного, Малыш испугался.

– Вам что, плохо, дядя Сережа? – тихо спросил он, впервые назвав его по имени.

– Нет, Малыш, теперь уже ничего. Отоспался. Иди, мойся, ужинай, да садись, посиди со мной, мне что-то скучно так вот одному лежать целый день.

Малыш пристроился на низкой скамеечке у кровати и принялся, было, читать. Но старик не дал ему прочесть ни строки.

– Я ведь тоже, как ты, сиротой рос, – заговорил он хрипло. – Мать умерла, когда мне и десяти не было. Отец взял меня в город. Поучился я там немного, потом отец пристроил меня к себе на завод, там я и проработал всю жизнь… Ты меня слушаешь, Малыш?

– Слушаю, дядя Сережа.

– Ну, это все неинтересно. Жил, как все. Потом воевал, как все. Редко деревню вспоминал. А вот сегодня вспомнилась…

– Он закашлялся, с трудом отдышался и снова заговорил:

– Да как сказать – деревню. Нет, ее не помню. А вот лес, поляну, мать, хату нашу… Да и не то. Не знаю, как и рассказать тебе. Сон мне, что ли, приснился – цвет один.

– Как это цвет? – не понял Малыш. – Какой? Красный? Синий?

– Да нет, цвет, цветок. Иван-чай называется. Знаешь такой?

– Нет, не слыхал.

– Он больше на севере растет. Высокий такой. Семействами растет. Вроде бы куст, целые поляны и лесные опушки покрывает. Лист у него как бы ступенечкой идет, на концах тоже острый, а сверху вроде метелки. Такая нежная-нежная. Не могу сказать, какого цвета метелка, не знаю я названия – похоже как у сирени гроздь, только краснее.

– А, знаю теперь. Бледно-лиловые такие стрелки. У нас под Москвой они тоже встречаются.

– Нарвал бы ты мне их. Хоть немного, штук пять, шесть, а?

– Это сейчас, зимой-то? – усмехнулся Малыш.

– Да. Верно. Ну, нарисуй. Я тебе все про них расскажу, а ты нарисуй!

Малыш промолчал.

– Мать его моя любила, этот иван-чай. И в огороде не выпалывала, и в доме всегда держала – нарвет, бывало, целую охапку, и веселая такая идет, принесет, в кувшин поставит и любуется. Так мне захотелось еще на цвет этот посмотреть. Нарисуй, а я тут над кроватью повешу. Сделаешь?

– Попробую.

Ночью старику стало совсем плохо. Растерянный Малыш попытался вызвать скорую, но не сумел толком ничего объяснить диспетчеру, и вызов не приняли. Утром он прибежал в поликлинику, долго ждал врача и, наконец, около пяти вечера получил направление в больницу. Не ушел оттуда, пока нянечка не вынесла ему письменное разрешение главврача посещать больного.

– Иди, парень, домой, отоспись. На тебе лица нет. Деду твоему стало получше после укола. Спит сейчас. Авось и протянет еще немного. Приходи, внучек, завтра.

– Не дед он мне, – сам не зная зачем, сумрачно сказал Малыш.

– Отец? – удивилась нянечка.

– Да нет. Никто он мне.

А если никто – как знаешь. Передай пропуск родным.

– Никого у него, кроме меня, нет, – тихо сказал Малыш. – И у меня – кроме него…

– Не пойму я что-то. Ну, все равно, приходи завтра, когда захочешь.

На заводе мастер не ругал его за вчерашний прогул, – видно, слышал, как с самого утра Малыш из его конторки дозванивался в больницу, чтобы узнать, как Сергей Иванович провел ночь. В этот день парень работал невнимательно, спустя рукава и, едва дождавшись гудка, побежал в больницу. Он нашел старика в изоляторе – узкой, отгороженной от коридора матовым стеклом палате с одной койкой.

Сергей Иванович обрадовался, увидев Малыша.

– Не забыл старика, – слабо улыбнулся он. – Обедал? Сыт? А то возьми, поешь, моя вся порция осталась. Еще не остыло.

– Да нет, неудобно.

– А что неудобно? – ворчливо сказала старая нянечка, что вчера передала пропуск Малышу. – Все равно выбрасывать. Ешь, не чинись.

Только когда Малыш доел последнюю ложку сладкой каши, Сергей Иванович, поудобнее примостившись на постели, заговорил:

– Знаешь, малый, ты обо мне не тревожься. Вылечат меня здесь. Вот поглядишь, я отсюда очень скоро уйду обратно, домой. Ты все там в чистоте держи, я неаккуратности не люблю. Понял?

– Ладно.

– Чтоб когда вернусь – все с иголочки.

– Ладно.

– А ты ко мне каждый день будешь приходить? – непривычно для него робко спросил Сергей Иванович.

– Ясно.

– А сейчас иди, Малыш. Устал я что-то. Посплю.

На следующий день в изоляторе они с Малышом были одни; один только раз зашла молоденькая строгая сестра, сказала:

– Не сидите долго, вы утомляете больного. Больной, поменьше говорите, вам это вредно.

И тотчас вышла.

– Вредно! – сердито передразнил ее Сергей Иванович. – Ничего ты не понимаешь, милая. Вредно мне одному тут валяться и молчать целый день. А с хороший человеком разговоры говорить только польза. Ты ее не слушай, парень, ты меня вот послушай. Я что тебе рассказать хочу. – Он примолк ненадолго. – Ты не забыл, иван-чай нарисовать? Картинку? Не забыл?

– Нет.

– Нарисуй, принеси. Все не так тоскливо будет. Я ее тут на тумбочке пристрою.

– Ладно. Завтра принесу. Сергей Иванович обрадовался.

– Лады! А сейчас что я тебе скажу, послушай – никак у меня Катерина из головы не идет. Виноватым я перед нею себя чувствую. Может, я и не обижал ее. Не помню, кажется, никогда не обижал. А вот же мучаюсь все время – не могу вспомнить, какое у нее было лило. Мать вспомнил. Как бы я ее по кусочкам составил, как дети кубики в картинки составляют. И все-таки – вижу ее, перед глазами она у меня, а ведь ее уже шестьдесят лет нет в живых нет. И я тогда дитё малое был. А Катерину я уже взрослым человеком узнал. Как же так получается, а?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю…

Он закрыл глаза и долго молчал. Малыш решил, что он заснул, но как только захотел подняться и выйти, Сергеи Иванович негромко окликнул его:

– Ты не уходи, посиди еще. Тоска меня тянет. Вот думаю все – хоть бы во сне мне с нею встретиться, может – узнаю тогда, может, вспомню…

Малыш молчал. Нечего было ему сказать старику, нечем утешить, облегчить его томление, отвлечь от навязчивых мыслей. Он не понимал, почему так отчаянно хотелось старику вспомнить свою давно умершую жену. Зачем, думал он, ведь если забыл, значит, легче должно быть. Почему же он так мучается? Но он молчал, только слушал и сам начинал томиться предчувствием чего-то необъяснимого и пугающего.

Наконец, старик замолк, как-то очень быстро затих и через минуту уже спал, хрипло и редко дыша.

Малыш поднялся и на цыпочках вышел из палаты.

На следующий день, когда он вошел в изолятор, там, близко, у самой койки, на которой неестественно плоско лежал Сергей Иванович, сидела знакомая старушка нянечка. Он остановился у двери, спросил шепотом:

– Спит? Так я завтра с утра приду – мне в вечернюю.

Нянечка ответила не сразу. И не снизила голоса:

– Не уходи. Останься. Не спит он. Отходит.

– Что? – не понял Малыш.