Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

Там, дома, она ничего уже не ждала, ни о чем постороннем не думала, просто – жила, любила своего мужа, свой чистый, немного по-армейски аккуратный и пустоватый дом…

Этот ранний вечер был тих, безветрен. Томительно-сладко пахли липы. Даже бензинный перегар не мог заглушить их пронзительный запах. Она шла по улице Горького вниз, подошла к подземному переходу, чтобы тут же повернуть и возвратиться назад. И внезапно остановилась. В первое мгновение она даже не поняла, что пронзило ее, поразило как удар, как взрыв. Высокий мужчина обогнал ее и торопливо направился к лестнице. Он был сед и голову держал немного странно, чуть склонив ее к правому плечу.

Еще не осознав до конца, что она делает, зачем, она бросилась вперед и остановилась перед ним как раз в ту секунду, как он собирался ступить на лестницу.

Она поглядела на него так пристально и взволнованно, что он даже немного испугался.

– Что? – спросил он. – Что вы?

– Да, – сказала она и засмеялась. – Конечно. Это вы!

– Позвольте, – усмехнулся он, уже немного оправившись. – Безусловно, это я. Но что вам, собственно…

– Вы… вы Сергей… товарищ Сергей, да? Сережа?

– Когда-то меня действительно так называли. Но сейчас, простите, я Сергей Николаевич…

– Да, да, это вы!

– Извините, – начиная раздражаться, сказал мужчина. – Вы, вероятно, обознались…

– Нет! Ну как я могу вас не узнать!

– Еще раз простите, но я не припоминаю… я вас не знаю.

– Ну, конечно же, вы опять меня не узнали! – счастливо рассмеялась она.

«Что за дичь! – подумал он. – Радуется, что я ее не узнал! Так зачем же она меня остановила?»

Светлые глаза за толстыми стеклами очков вдруг наполнились слезами.

«Этого еще не хватало! Сумасшедшая какая-то!»

– Позвольте мне пройти, – сказал он довольно резко.

– Я – Зоя! – сказала она тихо. – Помните, в сорок первом вы работали инструктором райкома комсомола в нашем городке. Вы еще были на бюро, когда меня принимали. Помните?

Что-то смутно припоминалось ему – выпуклые очки? Прямые косички? Но неясный, совершенно несхожий с этой женщиной образ тотчас исчез, растаял.

– Работал. Но вас я не помню.

– Меня называли Зайка-очкарик. Не помните?

– Нет.

Маленький городок, все, что было с ним до тех дней и потом, в войну, все на мгновение ожило для него. Но ее, эту женщину, он не помнил.

– А я теперь здесь живу. Вон в том доме, за углом. У меня двое мальчишек, такие рыжие, чудесные ребята…

Она что-то еще собиралась сказать, но, глянув в его удивленные глаза, осеклась, замолчала.

– Я тоже уже лет двадцать живу на улице Горького.

– Странно, – тихо сказала она.

– Что?

– Двадцать лет. Здесь. Почти рядом. И я ни разу вас не видела.

– В Москве семь миллионов жителей… Извините, я тороплюсь…

– А вы… вы не помните, как вас, раненного, увез из леса старик? Привязал к лошади и увез…

– Нет. Не помню. Ни леса, ни старика. Ни лошади.

– Ни леса. Ни старика, – очень тихо сказала Зоя. – Что же, извините меня.

Она отступила, пропуская его к переходу, повернулась и быстро пошла по улице вверх.

И почему-то ей стало спокойно. Спокойно и легко. Две неравные части ее жизни, наконец, соединились. И та, прошлая, уже не казалась ей жизнью другого, а была ее собственной, прожитой ею самой.

Она глубоко, с наслаждением вздохнула – и вместе с терпким запахом улицы Горького словно вобрала в себя чувство освобождения.

Она зашагала быстрее.

Она торопилась домой.

На восьмой день пребывания в подмосковном доме отдыха Наталья Ивановна получила странное письмо. Оно начиналось так: «Дорогая Тата! Простите, что называю Вас так, но Вы для меня всегда были Татой. О первых двадцати годах Вашей жизни я знаю почти все, обо мне же Вы наверняка никогда ничего не слышали».

Неприятное ощущение, будто кто-то подглядывает за нею, заставило Наталью Ивановну невольно оглянуться.

«Первые двадцать лет? – подумала она. – Значит, уже девять лет за мною никто не следил… Кто же это? Мужчина? Женщина?»

Она решила не смотреть на подпись. Может быть, это просто розыгрыш, неумная шутка кого-нибудь из знакомых? Стала читать дальше. Но по мере чтения какая-то странная тревога начала овладевать ею. И чем дальше читала, тем становилось беспокойнее. Нет, это не анонимка, не розыгрыш – письмо было искренним, она это почувствовала. Человек был в горе. И ждал помощи именно от нее, Натальи Ивановны Смирновой.

«Вы, Тата, единственный человек, который может мне помочь. Если то, что я о Вас знаю, – правда, Вы бросите все и приедете. Торопитесь, умоляю!! Я живу не так уж далеко от Москвы – в Воронеже. Зовут меня Мария Казимировна Островец. Ведь я права? Вы и понятия не имели о моем существовании? Умоляю, приезжайте! Только скорее!»

Мария Казимировна Островец? Нет, она действительно никогда не слышала этого имени. Откуда же эта женщина знает о ней «почти все»? Может быть, это имеет отношение к ее бывшему мужу, с которым Наталья Ивановна давно уже развелась и с тех пор ничего о нем не слышала? Но тогда как же она может помочь незнакомой Марии Казимировне? Нет, тут что-то не то. К Владимиру Степановичу Короткову все это не имеет никакого отношения.

Встревоженная, она спустилась с террасы и медленно пошла по тропинке к лесу.

Было всего только пять часов дня, но в лесу уже начало темнеть. Сумерки медленно ползли вверх, постепенно заволакивая узкие просветы неба, высоко и безразлично расстилавшегося над деревьями.

Наталья Ивановна вышла на широкую просеку. Здесь было светлее и не так душно, пахло хвоей и подгнившей листвой. Она присела на ствол поваленной березы.

Вот уже много, много времени она не вспоминала ни о бывшем муже, ни о своем браке, длившемся всего лишь год.

А сейчас почему-то ей вспомнился не только муж, но и вся ее жизнь.

Отец ее был геологом и часто надолго уезжал в дальние экспедиции. До третьего класса она училась в Москве, в английской школе. В середине третьего года учебы отец увез ее с собой, и с той поры она вместе с ним объездила почти всю страну. Бывала она и на Севере, и в Средней Азии, и на Дальнем Востоке. Куда бы он ни уезжал, он неизменно отдавал ее в школу-интернат, а приезжая, очень строго и придирчиво проверял, чему она научилась за время его отсутствия. Чтобы не забывала английского, занимался с нею сам, либо находил кого-нибудь из местных, знавших язык, и по приезде из экспедиции весьма строго экзаменовал и ученицу и учителя. Несмотря на то, что школы были самые разные – и те, в которых вместе, в одной комнате, сидели ученики первого и седьмого классов, как это было в Северной Якутии, и новые, светлые, как во Владивостоке, – она занималась усердно и школу окончила с хорошими отметками. А по-английски говорила свободно, много читала; может быть, потому, что считала себя некрасивой, мало интересовалась мальчишками и даже в десятом классе не мечтала о замужестве, как втайне мечтали ее одноклассницы.