Виктория Миленко - Саша Черный: Печальный рыцарь смеха

Криптоним «А… X…», скорее всего, нужно понимать как «А. Икс». Его графическое решение — отточие после букв — прямо указывает на то, что нужно было заполнить определенное пространство, растянуть шифр. Скорее всего, изначально в рукописи стояло «Саша Черный». Это единственное сокращение во всей книге воспоминаний Станкевича, поэтому невольно приходит мысль о том, что автор выполнял волю Александра Михайловича, не желавшего, чтобы русский Берлин 1920 года прочитал о его комиссариатском прошлом.

Теперь — по существу воспоминаний Станкевича, в которых, кстати, нет ничего, компрометирующего Сашу Черного в глазах белой эмиграции, ведь «А. X.» там показан как идейный борец с большевизмом. Судя по всему, Саша Черный при Станкевиче выполнял те же обязанности, которые позднее, при советской власти, лягут на плечи комиссаров по делам печати, агитации и пропаганды. За фразой «вдруг превратился в цензора» стоит многое, но как минимум то, что к рабочему столу Гликберга, чертыхаясь, ежедневно шли редакторы эсеровской «Псковской жизни», кадетской «Псковской речи», а с сентября 1917 года и социал-демократического «Псковского набата». Последний, правда, выходил редко и скорее напоминал листовку. С большевиками в Пскове пока было негусто — местная объединенная социал-демократическая организация после длительного перерыва была восстановлена только в марте 1917 года и имела значительный меньшевистский перевес. 19 сентября 1917 года Саша Черный даже напечатал в «Псковском набате» стихотворение «Псков», совершенно аполитичное. Однако поле его цензорской деятельности было шире Пскова, и вполне вероятно, что ругательства («Что эти м… м… пишут!») он отпускал по адресу большевистской «Окопной правды», печатавшейся в Риге и чрезвычайно популярной в 12-й Армии, наиболее зараженной большевизмом. Именно эту газету пришлось запретить в конце июля 1917 года.

Еще один важный вопрос: в какой общественной организации, по словам Станкевича, «затерялся» наш герой, прежде чем попал в цензоры? У нас есть одна версия. Черный поступил на службу в комиссариат не один, а с помощником — сибирским поэтом Георгием Андреевичем Вяткиным, который принял канцелярию. Известно, что Вяткин, попав в Псков, сначала работал помощником уполномоченного по информационной части комитета Всероссийского союза городов при Северном фронте [86] Фамилией Вяткина подписан отчет этого комитета «Работа Союза городов на Северо-Западном и Северном фронтах» (Псков, 1917). . Полагаем, что этим самым уполномоченным, чьим помощником являлся Вяткин, и был Саша Черный, и их обоих взял к себе Станкевич.

Итак, в помещении штаба фронта появился новый рабочий коллектив: Станкевич, Савицкий, Ковалевский, Гликберг и Вяткин. В конце июля 1917 года в него влился Владимир Савельевич Войтинский, привезенный Станкевичем из Петрограда в качестве своего заместителя. Войтинский, невысокий молодой человек, близорукий, внешне неухоженный, с всклокоченными рыжими волосами и такой же бородой, выглядел типичным революционером. В прошлом большевик, прошедший арест, ссылку в Сибирь, после Февральской революции он перешел к меньшевикам. Интересно, что в своих мемуарах, в отличие от Станкевича, он не называет Гликберга, просто пишет, что в комиссариате сидели «славные ребята, изнывавшие от скуки и не знавшие, чем заполнить время» [87] Войтинский В. С. 1917-й. Год побед и поражений // http://www.litmir.net/br/?b=84805&p=62 . Между тем «славным ребятам» долго скучать не придется: комиссариату Станкевича, в том числе и Саше Черному, предстоит сыграть свою роль в событиях корниловского «августовского путча».

Кратко напомним ход событий.

Девятнадцатого июля 1917 года по инициативе Керенского Верховным главнокомандующим русской армией был назначен генерал Лавр Георгиевич Корнилов. В войсках, разлагаемых антивоенной большевистской пропагандой, необходимо было срочно наводить порядок. Новому главкому отчасти это удалось, но спасти ситуацию в целом оказалось не под силу. 21 августа германские войска взяли Ригу. 12-я Армия, державшая рижский плацдарм, начала беспорядочное отступление, бросая артиллерию и военное имущество. Для спасения ситуации на фронте и в войсках Корнилов потребовал передачи ему как Верховному главнокомандующему всей полноты власти. Керенский на это не пошел. 25 августа 1917 года Корнилов с целью установления военной диктатуры начал поход на Петроград, двинув в сторону столицы 3-й кавалерийский корпус и Кавказскую туземную (Дикую) конную дивизию. Контролировать продвижение этих сил было поручено генералу Петру Николаевичу Краснову (будущему главе Донской армии и атаману Всевеликого Войска Донского). Генерал прибыл в Псков в ночь на 30 августа, не подозревая о том, что накануне, 27 августа, Керенский объявил Корнилова мятежником. Полномочия Верховного главнокомандующего Керенский возложил на себя. Краснову, следовательно, также грозило обвинение в мятеже. К тому же 1 сентября 1917-го генерал Корнилов будет арестован и заключен в тюрьму.

В эти смутные дни Саша Черный и его коллеги остались без руководства — Станкевич и Войтинский были в Петрограде. Временно исполняющим обязанности комиссара Северного фронта был назначен Савицкий, и именно он, по воспоминаниям генерала Краснова, днем 30 августа 1917 года сделал попытку его арестовать. Генерала доставили в комиссариат, где в это время должен был находиться и наш герой. Краснов вспоминал, что комиссариат тогда располагался в бывшем Псковском кадетском корпусе (учебное заведение было эвакуировано) и занимал большое помещение с просторной прихожей, где «толпились солдаты и какие-то люди подозрительного вида» ( Краснов П. Н. На внутреннем фронте // Архив русской революции. Берлин: Слово, 1921. T. 1. С. 125).

В отличие от Краснова (и других участников этих событий) жена Саши Черного Мария Ивановна утверждала в воспоминаниях, что обязанности Станкевича в дни «корниловщины» исполнял ее муж и что именно он «спас жизнь» Александру Ивановичу Гучкову, арестованному 31 августа в штабе 12-й Армии Псковским советом рабочих и солдатских депутатов. Основанием для ареста послужило то, что Гучков возглавлял Общество экономического возрождения России, собиравшее средства в помощь генералу Корнилову. На низовом уровне революционно настроенные солдатские массы псковского гарнизона, люто ненавидевшие Гучкова за его прошлую деятельность на посту военно-морского министра Временного правительства и пламенные призывы к «войне до победного конца», могли устроить ему самосуд.

Каким образом Александр Михайлович Гликберг «спас жизнь» Гучкову и при каких обстоятельствах не допустил «кровопролития»? Вопрос остается открытым. Возможно, именно Саша Черный, имевший опыт общения с солдатами, силой убеждения и уберег Гучкова от их самосуда. Мог ли поэт представить себе такой поворот судьбы, когда восемь лет назад желал, чтобы Гучков — тогда депутат Думы — напился сырой воды и чтобы его «взяла холера»: