Арсений Замостьянов - Фельдмаршал Румянцев

Но эндшпиль выдался непростой — он не был похож на недавнюю победную рубку под Гирсовом. Суворов писал:

«Уже турки всюду бежали; но еще дело кончено не было. За их лагерем усмотрел я высоту, которую одержать надлежало. Пошел я сквозь оной с подполковником Любимовым и его эскадронами, карей ж оной обходили и тем нечто замешкались; по занятию мною той высоты произошла с турецкой стороны вдруг на нас сильная стрельба из больших пушек, и, по продолжению, приметил я, что их немного, то приказал от себя майору Парфентьеву взять поспешнее и скорее три Суздальских роты, их отбить, что он с крайней быстротою марша и учинил; все наше войско расположилось на сих высотах, против наступающей ночи».

Восьмичасовое сражение продолжалось до двадцати часов. Турки сражались не слишком упорно, избегали рукопашных столкновений — и потому убитых оказалось сравнительно немного. В контратаках турки старались взять своё «числом». Безуспешно! Зато Суворов собрал богатые трофеи: знамёна, орудия, турецкий лагерь… Отмечалось, что среди трофеев были 23 «новые медные хорошие пушки». Такие отливались для турецкой армии усилиями французского барона Франсуа де Тотта.

Нет сомнений, что победы добились именно войска Суворова, ведомые своим генералом. Приказы Суворова, его вера в испытанных офицеров, наконец, суворовская тактика прицельного огня — вот причины славной победы при Козлуджах. Вся инициатива принадлежала Суворову: и первоначальная разведка Козляинова и Арцыбашева, и брошенные им на помощь войска, в составе которых сам Суворов возглавил сражение. О каком же «равном» участии войск Каменского и Суворова можно говорить, если в восьмичасовом бою Каменский попросту не принял участия?

Войска, измождённые после быстрых переходов и сражения, получили отдых. Драться-то пришлось в июньскую жару, в южном краю… Обессилел и Суворов, после боя прихрамывавший. Надо сказать, что в реляциях Румянцев преуменьшил заслуги Суворова — и достойной, желанной награды за Козлуджи победитель турок не получил. Зато много лет спустя городок Козлуджи переименовали в Суворово.

Победа при Козлуджах оказалась решающей в кампании 1774 года, и Румянцев воспользовался ею. Войска Каменского направились к Шумле, лишая манёвренности главные турецкие силы. Одновременно корпус Салтыкова осадил Рущук, а Румянцев снова подошёл к Силистрии. В турецкий тыл был заброшен отряд генерала Заборовского.

Год 1774-й Петербург встречал в тревогах. Победно завершить войну с турками в 1773-м, несмотря на старания Румянцева, не удалось. Кампания оставила двойственное впечатление. По-видимому, Пётр Александрович скрывал от публики недомогания, но претерпевать лишения ему было трудно. Он превращался в усталого медлительного льва. Уклонялся от личного участия в сражениях, с переменным успехом пытался дирижировать относительно самостоятельными действиями генералов. В январе 1774-го Румянцев снова посылает к императрице Потёмкина — на этот раз встреча станет началом их супружеских отношений. Как командующий, Румянцев потерял Потёмкина. Приобрёл ли сильного союзника — покажет время. Энергичные действия русских полководцев — и прежде всего Суворова — перевернули ситуацию, сделали турок сговорчивее.

И вот уже будущий граф Задунайский, не скрывая торжества, отписывал в Петербург: «Я донес предыдущею, что верховный визирь, против наших корпусов, вступающих в глубину земли сего берега под командою генерал-порутчиков Каменского и Суворова, из Шумли обратил свои силы, потому реченные генерал-порутчики, ища встретить и атаковать оные, соединили оба корпуса и в 9 день июня дошли до местечка Козлуджи, вступая пред оным и тут в жестокий бой с неприятелем, который сильно ополчался, имея по показанию пленных до пятнадцати тысяч конницы под предводительством Абдул Резака рейс-ефендия Оттоманской Порты, бывшего послом на Букорестском конгрессе, а пехоты до двадцати пяти тысяч под командою янычар аги и при пяти двубунчужных пашах, между коими были Абдул-Черкес и Дарь. Турки превосходным числом своего войска сначала было замешали часть нашей кавалерии по неудобности тамошнего места, яко лесного и в дифилеях, действовать оной, сохраняя свои строи, и по случаю взятой им поверхности над передовыми легкими войсками; но удар от пехоты и артиллерии нашей, учиненной наступательно, решил победу так, что неприятельской сильной сей корпус был разбит совершенным образом…»

Румянцев всё сделал для того, чтобы диктовать туркам условия мира с позиций силы. Верховный визирь Мусун-заде Мехмет-паша обратился к фельдмаршалу с предложением заключить перемирие.

Румянцев ответил на редкость красноречиво — видимо, напало на него риторическое вдохновение. К визирю он обращался почтительно, но со скрытой иронией: «Ваше сиятельство собственным просвещением достаточно испытываете, сколь малые причины отдаляют тут совершение дел великих. По истине, мы находимся в таком точно положении, что малейшие искры осталось только вам изъять из среди полного и искреннего обоих держав расположения к миру, претящие им вкусить уже оной, а напротив, возжигать могущие широту пагубного пламени, толь свойственно продолжением войны растущего.

Я не сомневаюсь, что ваше сиятельство в отвращение крови разлития и всех тех зол, которые по образу враждующих и по предстоянию нынешней поры для действий оружия неминуемы, воспримете наискорейшие и кратчайшие способы к одержанию обоюдно желаемого и полезного мира, плодом коего главным было бы возвращение обоим державам прежней их дружбы и взаимного между собою согласия. Я надеюсь, что попечения его величества короля прусского, яко искреннего обоим сторонам доброжелателя, устремляются к сим единственно видам. Во мне же должное рачение будет вашему сиятельству свидетельствовать, сколь лестна для меня слава общего с вами служения в таком деле, которое к благоугодности наших государей и на пользу их скипетру подвластных народов относится. В ожидании на сие дружеского вашего ответа, я пребываю, как и всегда был, с непоколебимым почтением».

Во дни побед легко произносить миролюбивые речи! А Румянцев был тонким знатоком этикета…

Визирь предлагал открыть новый мирный конгресс — на это будущий граф Задунайский ответил так: «О конгрессе, а еще менее о перемирии, я не могу и не хочу слышать. Ваше сиятельство знаете нашу последнюю волю, естьли хотите миру, то пришлите полномочных, чтоб заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уже столь много толковано и было объяснено, и доколе сии главнейшие артикулы не утверждены будут, действия оружия никак не престанут. Между тем предаю и то уважению вашего сиятельства, что легко можно в одно время совершить, того в другое вовсе не удобно сделать, и напоследок самая умеренность, коль бы не велика была, истощится; однакож я и по сей час тот же, который желает пощадить пролитие крови неповинной, и ежели ваше сиятельство в таком, как и я, расположении, то сие полезное дело без замедления совершится. Пребуду в прочем с отличным почтением…»