Роберт Масси - Петр Великий. Прощание с Московией

Король принял послов в Версале, и все шло хорошо, пока не явился из таможни чиновник, чтобы досмотреть багаж. Русские ему этого не позволили, и тогда подоспела полиция в сопровождении замочных мастеров. Взбешенные россияне выкрикивали оскорбления, а один из послов даже выхватил нож, после чего французы отступили, и дело доложили королю. Возмущенный Людовик приказал русским покинуть страну и забрать подарки, врученные ему от имени обоих царей. Когда же послы отказались уехать, пока не получат еще одной королевской аудиенции, французские власти вынесли всю мебель из дома, где остановилось посольство, и перекрыли продовольственное снабжение. Через день русские капитулировали и взмолились об аудиенции, утверждая, что если вернутся в Москву, не побывав на приеме у короля, головы им не сносить. На этот раз они кротко согласились предъявить вещи для досмотра и вести переговоры с менее высокопоставленными чиновниками – только бы Людовик их принял. Через два дня король пригласил их на обед в Версаль и лично показывал им сады и фонтаны. Тут послы пришли в такое восхищение, что раздумали уезжать и принялись изобретать причины, чтобы задержаться. Впрочем, вернувшись домой, они громогласно жаловались на скверное с ними обращение в Париже, и обида, которую затаила Россия после этого дипломатического конфуза, стала одной из причин скверных отношений между Францией и Россией. Это углубило уже существовавший разрыв между государствами из-за того, что французы поддерживали Турцию, с которой Россия, по крайней мере формально, находилась в состоянии войны до 1712 года. В частности, она сказалась на решении Петра не ездить в Париж, пока жив Король-Солнце. Вот почему, собираясь покинуть Россию, Великое посольство не намеревалось посетить величайшего из европейских монархов, и, как ни печально, ни исторические документы, ни легенды не повествуют о том, чтобы когда-нибудь два царственных колосса эпохи сошлись под одной крышей.

Главою Великого посольства в ранге первого посла Петр назначил Лефорта, который теперь наряду с генерал-адмиральским званием носил и чин Новгородского наместника. Два других посла, сопровождавших Лефорта, были русские: Федор Головин, наместник Сибирский, и Прокофий Возницын, Волховский воевода. Головин был одним из первых русских профессиональных дипломатов. В тридцать семь лет он заключил от имени Софьи Нерчинский договор с Китаем [56], а с тех пор как к власти пришел Петр, находился в числе ближайших сподвижников и единомышленников царя. Ему были вверены иностранные дела России, и со временем он получил звание генерал-адмирала. В 1702 году Головин был произведен в графы Священной Римской империи и сделался, по сути дела, первым министром Петра. Возницын тоже имел за плечами опыт дипломатической службы в русских миссиях в Константинополе, Персии, Венеции и Польше.

Для сопровождения посольства отобрали двадцать знатных вельмож и тридцать пять молодых россиян, которые вслед за волонтерами, посланными в предыдущие месяцы, направлялись в Англию, Голландию и Венецию изучать кораблестроение, навигацию и другие морские науки. Многие из этих дворян и волонтеров были товарищами Петра по потешным баталиям в Преображенском, строили с ним суда в Переславле, ходили в Архангельск и под Азов. Среди них выделялись с детства друживший с царем Андрей Матвеев и дерзкий молодой Александр Меншиков. Кроме того, при посольстве состояли денщики, священники, секретари, переводчики, музыканты (в том числе шестеро трубачей), певцы, повара, кучеры, семьдесят солдат и четыре карлика, всего более двухсот пятидесяти человек. И где-то среди них находился очень высокий темноглазый юноша с крупной родинкой на правой стороне лица, которого остальные называли просто Петром Михайловым. Членам посольства под страхом смерти запрещалось обращаться к нему иначе, открывать, кто он такой, и вообще упоминать, что царь следует с посольством.

Управлять Россией в свое отсутствие Петр оставил регентский совет из трех человек. Первые двое были его дядя Лев Нарышкин и князь Борис Голицын – преданные, надежные, почтенные сановники, которые не оставляли своими советами мать Петра в годы ссылки в Преображенском и возглавили его сторонников в последней схватке с Софьей. Третьим регентом был князь Петр Прозоровский, судья Приказа Большой казны, страдавший странной болезнью: он не мог прикоснуться к чужой руке или даже просто открыть дверь из боязни осквернить себя. Регентскому совету формально подчинялся истинный наместник царя в его отсутствие – князь Федор Ромодановский, командующий четырьмя гвардейскими полками [57], князь-кесарь Всепьянейшего собора. Ромодановский был наделен верховными полномочиями во всех гражданских и военных вопросах и получил строгий наказ поддерживать порядок и самым беспощадным образом подавлять малейшие вспышки недовольства или неповиновения. Алексей Шейн, генералиссимус славной Азовской кампании, остался командовать Азовом, а Бориса Шереметева, отправлявшегося в частную поездку в Рим на три года, сменил на днепровских рубежах князь Яков Долгорукий.

Накануне отъезда посольства, когда Петр веселился на пиру у Лефорта, гонец привез тревожное известие. Как записал в своем дневнике Гордон, «веселый вечер был испорчен вестью о вскрывшемся злоумышлении против Его Величества». Три человека – стрелецкий полковник Иван Цыклер и двое бояр [58]были схвачены по обвинению в заговоре с целью убить царя. Обвинение, однако, не кажется убедительным. Цыклер одним из первых среди Софьиных приверженцев ушел к Троице и предался Петру. За это он ожидал щедрого воздаяния, но так и не дождался; теперь его направляли служить в азовский гарнизон. Раздосадованный полковник, вероятно, слишком открыто высказал свое недовольство. Двое же замешанных в деле бояр были лишь прямодушными выразителями поднимавшейся волны протеста против общего характера петровского правления: царь оставил жену и покинул Кремль; поддерживал позорные сношения с иноземцами из Немецкой слободы; унизил достоинство престола, прошагав на параде в честь победы под Азовом позади колесницы швейцарца Лефорта; теперь и вовсе собрался уехать, чтобы много месяцев пробыть на Западе, среди чужестранцев.

К несчастью, этот ропот разбередил незаживающую рану в душе Петра. Опять стрельцы оказались замешаны в измене! Страх и ненависть вскипели в нем с новой силой. Всех троих обвиняемых подвергли ужасной казни на Красной площади – сначала четвертовали, а потом обезглавили [59]. Мало того, опасения, что их протест может оказаться лишь прелюдией к попытке восстановить у власти Милославских, толкнуло Петра на жуткое, зловещее унижение этого рода. Гроб убитого четырнадцать лет назад Ивана Милославского на санях, запряженных свиньями, выволокли на Красную площадь. Тут открытый гроб поставили под плахой, чтобы кровью приговоренных заливало лицо мертвеца.