Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

Он писал мне, что обклеил этими плакатами свою палату. Но скоро они вернулись домой вместе со всем его архивом, присланным мне после его смерти.

Я потому так подробно вспоминаю и записываю каждую строку его шуточных стихов, что меня, его и возможных читателей постигла большая неудача. Когда я во второй раз вынуждена была бежать из Ленинграда (на этот раз из-за «Софьи Петровны», 15 мая 1941 г.) – я оставила все свои вещи и весь свой архив в своей пустой квартире. Единственное, что я унесла из дому и отдала на хранение друзьям – была синяя коробка для почтовой бумаги, в которой я хранила Митины письма и письма и стихи Мирона Павловича. Я не знала тогда, что уезжаю на годы, что между моим отъездом и возвращением пройдет война, эвакуация, блокада… Когда в 44 году я вернулась в Ленинград, и меня впустили в занятую чужими квартиру – оказалось, что вещи разворованы, но бумаги целы. Синяя же коробка с письмами Мити и Мирона была моими друзьями сожжена в страшную зиму 41–42 года.

Митин почерк остался у меня только в надписях на подаренных книгах.

Почерка Мирона не осталось. И целой тетради стихов. И писем из которых было видно, какой в нем умер замечательный литературный критик, а может быть и прозаик.

Быть может, письма и стихи сохранились у кого-нибудь. Не знаю. Сестра его умерла раньше, чем он, а родители умерли во время блокады.

Такие люди, как Люша, Елена Цезаревна Чуковская, – большая редкость. Их не может быть много, потому что основное свойство – авторское отношение к жизни, плод вдохновенного, бесстрашного и единоличного творчества – годится лишь для исключительных натур, могущих составить славу и гордость любой страны. А уж нашей многострадальной Родине, где «кони все скачут и скачут, а избы горят и горят», они необходимы как воздух. Оттого и появляются, несмотря ни на что. Самим своим пребыванием меняя облик времени и места.

Почти полувековая Люшина деятельность в русской культуре заменила собою целые общественные и научные институты. Это чудо, а чудеса, на мой взгляд, происходят по одной причине. И имя ей – любовь. Любовь Люшина к тем, чьими делами она занималась, исток и источник мощного энергетического потенциала, нашедшего столь полное и зримое воплощение. «По делам их узнаете их». Героическая и лирическая Люша – одно неразрывное целое. И оно никогда не переставало быть таковым. Сила, глубина и длительность чувств сообщают им действенность. И несказуемость. Поведать о себе городу и миру Люша ни за что не хотела. Потому что не могла. Будучи сокровенным человеком, с естественным целомудрием души.

Драма ее сердца, несбывшейся личной жизни, неразорвавшейся бомбы ушла в землю вместе с ней. Смертельно раненная гордость с годами умиротворилась кротостью смирения и отречения. Такой величавой женственности мне больше никогда не встречалось. «На это можно только указать и пройти мимо» (И. С. Тургенев). Да, да, именно к классическим, хрестоматийным образцам тяготеет Люша, готовая, но еще не разгаданная героиня очень русского эпического романа.

Если Лидия Корнеевна (главный человек Люшиной жизни) – «карающая Немезида», то Люша – великий утешитель.

«Я типичный соглашатель. Я всегда за компромисс», – любила говорить она про себя. Для людей, знающих Люшу – неутомимого работника и воителя за правое дело, – эти слова звучат как непонятные и неприложимые к ней. В чем тут суть? Она умела видеть и различать многообразие человеческого устройства и стержневому началу, лежащему в основе личности, отдавать должное. И соответственно прощать недостатки: у кого их нет? Разве что у нее самой.

Одно то, что Люша принимала в себя чужую беду, неудачу или победно завершившееся трудное предприятие, уже означало многое. В дружеском кругу она была лидером по строгому и конструктивному гуманизму, даже не подозревая о своей главенствующей роли. Что еще драгоценнее.

Неприкосновенность суверенной территории другого человека (также, как своей собственной) блюлась ею свято. Скажешь ей что-нибудь важное, но совершенно не подлежащее тиражированию, и: «Только никому». «Могила», – тут же отвечала Люша. Само собой. Скольких тайн она была хранительницей, можно только предполагать.

Точно только одно: для многих из немногих оставшихся Люшин уход в вечность подобен катастрофе. Но сама она этого не хотела бы и всегда стремилась к счастливой развязке, к неущербности бытия. Абсолютная, гневная противница распада, она не признавала самой его возможности.

Наша Люша. Несравненная, удивительная, единственная и прекрасная.

Галина Самойлова

Геша – Герш Исаакович Егудин (1908–1984), математик, друг М. П. Бронштейна и Л. К. Чуковской еще с довоенных времен.

Мирон Павлович Левин (1917–1940), критик, поэт. О нем см. Приложение «Из пояснений 1966 года»; а также: Лидия Чуковская . Прочерк. М.: Время, с. 2009, с. 146, 147, 164–167, 315–320.

Ираклий Луарсабович Андроников (1908–1990), писатель, историк литературы, актер.

Вероника Витольдовна Полонская (1908–1994) и Н. А. Ольшевская (1908–1991) учились в театральной школе при МХТ с 1924 г. (и Ольшевской, и Полонской было по 16 лет). В их группу входили: В. В. Полонская, И. С. Анисимова-Вульф, Н. А. Ольшевская, И. Ф. Кокошкина, В. В. Грибков (так и занимались впятером весь курс). Эти сведения – из беседы Л. А. Шилова с Полонской 11.01.1991, снятой С. Филиповым на видеокамеру. – Сообщил М. А. Фролов.

Софья Андреевна Толстая (1900–1957), внучка Льва Толстого, последняя жена Сергея Есенина.

Л. Ю. Б. – Лиля Юрьевна Брик (1891–1978).

Примаков Виталий Маркович (1897–1937, расстрелян), советский военачальник, муж Л. Ю. Брик.

В. В. Полонская познакомилась с Маяковским 13 мая 1929 года на бегах, куда приехала с О. М. Бриком.

Ардов Виктор Ефимович (1900–1976), писатель-сатирик, муж Н. А. Ольшевской.

Воспоминания В. В. Полонской см.: Вопросы литературы, 1987. № 5. Полнее: сб. Серебряный век. М.: Известия, 1990.

«Первая молодость» – имеется в виду пьеса С. Карташева «Наша молодость» по роману В. Кина «По ту сторону» (вопросы личности и долга в комсомольской среде в эпоху гражданской войны). Это была первая крупная роль Полонской в МХАТе.

Уткин Иосиф Павлович (1903–1944), поэт.