Николай Мельниченко - Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели

Первый подъем

Обе руки горизонтально – лебедки медленно начали набивать троса. Правая лебедка движется чуть быстрее, и блок нехотя проворачивается. Немного снижаю правую руку, лебедка замедляется, блок останавливается. Пошел подъем стрелы. Подлый блок все же поворачивается то в одну, то в другую сторону: очень трудно синхронно вращать лебедки. Дело не только в оборотах: барабаны с тросом разного диаметра, и мне все время приходится замедлять то правую, то левую лебедки…

Наконец подъемная рама поднята почти вертикально и натягивает троса, прикрепленные к анкерам. Дальше начинается подъем собственно трубы, вращать лебедки станет труднее, но и трос плотнее ляжет в желобок блока. Продолжаем подъем. Конец трубы под радостные крики матросов отрывается от земли, на нем закрепляют красный флажок. Теперь труба одним концом лежит на шарнире, большая часть ее веса приходится на туго натянутые троса. Останавливаю лебедки, обхожу и осматриваю хозяйство. Как будто все в порядке: троса и блок держат, махина трубы стоит без перекоса, шарнир, опора и стрела – держат. Забираюсь на прежнее место, продолжаем подъем. Вот уже достигнуты 45 градусов – половина пути, вращать лебедки становится легче, и подлый блок начинает это чувствовать: вращается туда – сюда. Скоро у трубы будет самое опасное положение: тяга тросов ослабевает, ее держит только шарнир внизу. Достаточно ветерка – и труба может завалиться в любую сторону. Совсем некстати, ветерок, кажется, усиливается, судя по трепету красного флажка, еще недавно бывшего у земли.

Труба поднимается все легче, угол с горизонтом уже градусов семьдесят. Я на минутку теряю бдительность, чтобы дать отдохнуть шее, долго держащей голову в задранном к небесам положении. Трос тут же соскакивает с уравнительного блока и защемляется между блоком и щекой! Стоп лебедки! Маклаков с ужасом смотрит на меня, «царственные» зрители не понимают, почему остановился спектакль. Я молча начинаю надевать монтажный пояс со страховкой: надо лезть на стрелу и монтировкой вытащить защемленный трос. Ко мне подбегает матрос Пронин, рыжий-рыжий, густо покрытый веснушками:

– Товарищ лейтенант, я! Разрешите мне! – его глаза просто горят от желания совершить подвиг.

– Нет, Женя, что я буду говорить твоим родителям, если ты разобьешься?

– Да не разобьюсь я! Товарищ лейтенант… – Женя умоляюще смотрит на меня. Я осматриваю его гибкое и сильное тело, – такой действительно не разобьется… И тут меня осеняет:

– А никому не надо лезть! Черт с ним, с этим блоком! – я понял, что усилия на тросе стали совсем маленькими и мы вполне можем поднимать трубу только одной лебедкой, второй достаточно просто выбирать слабину троса, чтобы избежать резкого скачка при случайном проскальзывании троса. Объясняю задачу «лебедям» – подъем одной лебедкой.

Все получается. Двигаемся дальше. Огромное тело трубы уже полностью в небе: чтобы увидеть ставший совсем маленький флажок, надо смотреть почти в зенит. Дальше поднимать опасно: махина может перемахнуть через вертикаль, не останавливаясь. Матросы заводят оттяжки на штатные якоря. Одну оттяжку «набиваем». Теперь подъем возможен только после ослабления талрепа оттяжки. Труба стоит уже почти вертикально, тросы к лебедкам бессильно повисают: махина сама уже хочет стать на место. Мы разрешаем ей это, отпуская один талреп и набивая противоположный.

Спектакль окончен, труба – на месте, зрители расходятся. Они в целом довольны, хотя потом скажут, что во время подъема я слишком выпендривался, непонятно зачем размахивая руками…

Нам еще остается работы на несколько часов, чтобы точно выверить и закрепить трубу, убрать все троса, приспособления и лебедки.

Подходит Иван: с его плеч свалился большой груз. Он радостно жмет мне руку:

– Быть тебе черпалём, а не на подхвате!

Я не понимаю и вопросительно смотрю на него: о чем разговор? Иван объясняет, что «черпаль» – самая высокая, а «на подхвате» – последняя квалификации в среде московских золотарей (ассенизаторов). Я благодарю друга за столь высокую оценку моего скромного труда, незаслуженно сравненного с доблестным трудом и высочайшим мастерством столичных асов.

Иван сам разрушает всю торжественность момента:

– Я сказал «быть» – о будущем времени. Ты сейчас еще не совсем погрузился в «золото», чтобы черпать полной мерой…

– Спасибо, сэр, за предостережение: буду погружаться дальше. Надеюсь – с Вами вместе…

Мы оба чувствуем звериный голод, но столовая на станции уже закрыта. Надо бы и «поднять бокал» за успешную работу, но поднимать нечего: местный магазин выбрал годовые фонды на «сучок» (водку из опилок) еще в марте. Спасает нас Мао Цзе Дун: недавно мы купили целый ящик китайских зеленых яблок. Достаем их из-под кровати и витаминизируемся до оскомины, затем переходим к «ста чаям».

Впрочем, не так все плохо: один раз в месяц мы с Иваном едем в Читу – в банк за деньгами. Там мы обедаем в ресторане «Забайкалец». Традиционно – обед у нас длится до позднего вечера, когда уходит наш последний поезд. За это время, к удивлению официанток, укладываем в свое нутро все богатое меню сверху донизу и вливаем грамм по 400 отличного тираспольского коньяка четыре звездочки… Поездка в Читу предстоит через несколько дней.

Скоро начинаются морозы, и у нас появляется еще один деликатес, более чем съедобный. Окрестные крестьяне на санках мешками развозят молоко в виде замороженных дисков, отформованных в мисках и тарелках. Мы закупаем по несколько дисков сразу и храним их, подвешивая за окнами. Одна сторона ледяного диска особенно вкусна: там – сливки…

Элегическая вставка.Я так нудно и подробно описываю подъем большой железяки только потому, что он был первым. Его успех позволил мне «обнаглеть» и почувствовать себя способным на любые «подвиги». Хуже всего, что так думало и начальство. Уже через несколько месяцев я понял, как мне повезло с первым, таким наивным и робким подъемом: у меня были идеальные условия, которые больше никогда не повторялись. Во-первых, у меня было время, чтобы все тщательно рассчитать. Во-вторых, были технические и людские ресурсы, а также богатые возможности изготовить все расчетные детали с большим запасом прочности. В-третьих, была в целом отличная погода. Наконец, в этом театре даже были зрители и болельщики…

Вскоре ничего этого не будет, работа будет труднее, а время уплотнится до предела…

Эстетически-архитектурное послесловие.Наша труба – сверкающая на солнце вертикальная полоса – становится, как говорят архитекторы, «высотной доминантой» округи. Она видна отовсюду, в том числе из окон проезжающих поездов. Еще несколько лет проезжающие на Дальний Восток друзья радостно сообщали: