Николай Мельниченко - Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели

Я нигде не пишу, что делает вверенный мне техник-лейтенант Олежка. Он блистательно умудряется ничего не делать. Более того: я ему в этом помогаю всеми силами. Бывало, я поручал ему работу в качестве бригадира. Почему-то вся работа после этого немедленно останавливалась; среди людей начинались дискуссии, разброд, идейные шатания, – и это в лучшем случае. В худшем – бригада под его доблестным руководством начинала производить «антиработу»; чтобы исправить потом содеянное приходилось затрачивать уже настоящую работу.

Нельзя было отказаться от использования ценных качеств Олежки: его абсолютной стойкости против всяких высоких званий и авторитетов. Если надо было «подергать за хвост тигра» с большими погонами, довести до кипения нерадивого снабженца, – тут Олежка всегда был на высоте. А уж организовать «междусобойчик» из ничего – никто лучше Олежки этого не сделает. Добыл он где-то по старому блату литра два спирта и благородно бросил их на всеобщее лечение личного состава офицерской палатки от гастритов (именно так вылечился и я). Лечение обычно проходило перед сном, когда усталые до предела руководители собирались вздремнуть пару часов. Камбуз давно закрыт, но Олежка уже «развел» камбузного мичмана, и у нас все есть. Если я опаздываю, Олежка заботливо припрячет для меня «комплект боепитания».

Как известно, – все кончается, а казенный спирт, – так еще и очень быстро. Олежка прихватывает очень важного майора – врача, который имел несчастье однажды попасть к нам «на огонек»:

– Ну, ты майор, не жмись: наше шило пил, – давай теперь свои закрома раскрывай!

Интеллигентный майор не может устоять после такого намека и робко появляется с литровой бутылкой синей жидкости.

– Ты что, зараза, потравить нас задумал? – вопрошает его Олежка. Майор горячо доказывает, что это – «чистейший», а окрашен он «для испуга» жаждущих приобщиться. Общество в тяжелых раздумьях: очень хочется поверить майору, но и себя – жалко. Олежка исчезает. Появляется через минуту с полуведерной банкой консервированных персиков. Объясняет коллективу, что если предлагаемый яд разбавить персиковым компотом, то последствия применения образовавшегося ликера вовнутрь будут не столь ужасными. Банка вспарывается, и «юшка от персиков» наливается в миску. Туда же добавляется синяя субстанция. На наших глазах происходит чудо: смешиваемые компоненты образуют синий студень. Что делать с этим состоянием вещества – никто не представляет. Олежка достает ложку, отважно зачерпывает и пробует. Ошалевший майор, стремясь к реабилитации, – присоединяется. Сомнения успешно подавлены: в едином порыве коллектив осушает миску синего студня ложками. Кто-то вспоминает о томящихся в забвении персиках. Закусывать синий студень желтыми персиками – это круто (или – клёво?).

Смены у нас меняются в 6 часов утра. К этому времени я развожу на тракторе дневную смену по точкам, проверяю работу ночной и даю задание дневной смене. Часам к 9-ти привожу в городок на завтрак и отдых ночную смену. Из палатки появляется проснувшийся от шума Олежка. Сладко потягиваясь и зевая, он вопрошает меня:

– Ну, как там у нас дела, Никола?

– Достопочтенный сэр, разрешит мне сначала откушать, дабы надлежащим образом укрепить свои слабые силы, прежде чем приступить к докладу? Или Его Высокопревосходительство требует немедленной и безоговорочной сатисфакции? – выпендриваюсь я от комизма ситуации.

Олежка заворожено слушает мои рулады, затем восхищенно произносит:

– Ну, ты даешь, Никола!

Когда мне очень некогда, я просто посылаю Олежку куда подальше. Он размышляет секунду:

– Что ты не можешь в осях хотя бы рассказать…

Тогда я спохватываюсь и докладываю, что «в осях» мы бодро движемся к «зияющим вершинам», и советую «Его Высокопревосходительству» проср…ся по нашим великим стройкам для самоличного сбора информации «в осях». (Это его любимое словечко. Он не терпит избыточных точности и подробностей, ему более чем достаточно знать обстановку только «в осях»). Олежка не обижается, а мое пожелание просто пропускает мимо ушей. На следующий день все повторяется.

Матросы и солдаты работают с огромными перегрузками, без отдыха и выходных. Питались они в целом неплохо, но уж очень по-«северному»: макароны, консервы, сухая картошка. При работе по 16–18 часов молодым ребятам, конечно, этого было мало. Особенно страдала ночная смена, особенно сварщики, не вылезающие из задымленных казематов. Обратился к Френкелю; он предложил написать заявку. Ну, мы с Олежкой там порезвились в стиле «голубая мечта голодного детдомовца»: все равно 2/3 срежут. Выдали однако все: рыбный балык, мясные консервы, сгущенку, сахар, сливочное масло, печенье, чай, кофе. Белый хлеб специально досылался через день из пекарни на базе.

Через пару дней «камбузный» мичман пожаловался:

– А куда девались ваши люди? Не приходят теперь ни на завтрак, ни на ужин…

Я, обеспокоенный, пошел в палатку. Моя команда устроила собственный камбуз в палатке и «не отходя от кассы» лакомилась тушенкой, балычком окуня, белым хлебом, разводила и гоняла чаи-кофеи со сгущенкой, печеньем и другими добавками за тяжелую работу. На столе стояла открытая огромная жестянка с томатной пастой.

– А этот деликатес откуда? – удивился я.

– Эту цистерну Симонов еще с парохода прихватил, – объясняет Житков. – Он вахтенным сказал, что на всю команду нам выдали особый крем для смазки резиновых сапог. Только нас всех подло обманули…

– Как это?

– Да мы думали, что там свиная тушенка… А теперь – уже месяц от изжоги мучаемся. Может быть, заберете в офицерскую палатку?

– Спасибо, благодетели! Там изжоги от ваших художеств хватает… Симонов вынес – пусть он и потребляет. Впрочем, сдайте мичману в холодильник: он ее в борщ будет добавлять. А заодно сдайте и пару своих ящиков балыка: здесь все испортится. «Больше дней, чем колбас», – как говорит моя мама. Будете оттуда брать понемногу, да так, чтобы оставалось место для харчей с камбуза, куда вы все будете теперь ходить , – это уже приказание Житкову.

У нас технические неприятности. В одной секции БК есть входная дверь, массивная и герметичная. К ней стыкуется под прямым углом секция-тамбур с аккумуляторами, вентиляторами и отоплением для всего бронеказемата. Если поставить секцию по проекту, то единственной двери некуда будет открываться. Я просто обалдел. Проверяю тщательно по чертежам: открывать дверь будет некуда. Срочно сообщаю Френкелю. Через час рядом с объектом садится вертолет, оттуда выходят Фомин, Барковский, Френкель и еще несколько офицеров рангом помельче. Показываю «клюкву» в натуре и на чертеже. Контр-адмирал «выражается» по-русски, затем приказывает Барковскому, своему заму по строительству, будущему генералу: