Елена Прудникова - Рихард Зорге. Кто он на самом деле?

Он тиснул штемпель на таможенную декларацию и произнес, обращаясь ко мне, чуть ли не извиняющимся тоном: “Мадам, я знаю, как женщины берегут хорошую посуду. Знаю по своей матери!”. Затем он протянул мне на прощание руку…»

Другой случай был куда драматичнее. Это уже 1938 год, самый разгар японо-китайской войны. Анна едет из Токио в Шанхай с курьерским заданием. Самые важные сообщения она выучивает наизусть – это около десяти страниц на машинке. А кроме того, она везет фотокопии документов – около тысячи страниц. Это был самый пик «фотографической» активности Зорге. Бранко переснял их – получилось тридцать узкоформатных фотопленок, около метра длиной каждая. Анна прибинтовала туго скрученные пленки к телу.

«В то время поездки в Шанхай, в ходе которых использовались фактически транспортные коммуникации военного снабжения, чрезвычайно сильно ограничивались. И каждый, кому удавалось получить билет на пароход, мог в любую минуту подвергнуться проверке. К тому же кругом было полно японских военных. В этих условиях в течение всей поездки я не могла позволить себе даже ослабить повязки на моем теле: нельзя было вызвать ни малейших подозрений ни у кого, даже у англичанки из моей каюты. Неприятные ощущения от сдавливающих тело повязок становились со временем все сильнее. Бедра распухли, при каждом шаге я готова была кричать от боли.

После нескольких дней этого путешествия, наполненных тревогой и страданиями, когда до Шанхая оставалось уже совсем немного, из судовых громкоговорителей вдруг прогремело сообщение, сделанное поочередно на нескольких языках: “Всех пассажиров просят пройти в зеленый салон!”. Наш багаж японские таможенники незадолго до этого уже тщательно проверили прямо в каютах. Можно было, однако, не сомневаться, что в случае возникновения подозрений проверка проводилась повторно в отсутствие пассажира.

Пленки по-прежнему были со мной. Пришлось идти с ними на проверку. Вскоре в салоне собралось около двухсот пассажиров, и все двери его закрыли. Я чувствовала себя как мышь, угодившая в мышеловку. Удары сердца гулко отдавались в висках. Но именно сейчас важно было сохранить хладнокровие. Одна из дверей открылась, за ней виднелся проход, ведущий к леерному ограждению. Перед ней, образовав живой коридор, встали двенадцать полицейских – шесть мужчин и шесть женщин. Еще никогда мне не приходилось видеть такого унизительного досмотра. Мужчины-полицейские проверяли мужчин, женщины – женщин. Со скрупулезной тщательностью досматривалось все: от дамских сумочек и жилетных карманов до обуви, которую полицейские заставляли снимать. Японские полицейские ощупывали каждый шов на костюмах и юбках, простукивали подметки обуви и прикладывали подметки к уху, сгибая их – не раздастся ли подозрительное потрескивание. Женщины в полицейской форме ощупывали груди, бока и бедра пассажирок. Протесты какой-то увешанной драгоценностями англичанки были грубо оборваны ссылкой на законы военного времени.

Контроль, естественно, тянулся очень долго. Мне казалось, что меня поджаривают на медленном огне. Оставался единственный выход: в тот момент, когда настанет моя очередь, с разбегу прорваться сквозь заслон полицейских и броситься через леера в море! Попади я в лапы полиции – пыток не миновать; потом либо обезглавят самурайским мечом, либо повесят. Нежели труды Бранко, усилия всей нашей группы пропадут даром? Не теряя из виду дверь, я изо всех сил прижалась спиной к стене, чтобы как следует оттолкнуться… Моя очередь неотвратимо приближалась, но я не имела права ничем выдать волнения. Думаю, что тот, кому не доводилось пережить подобное, не может прочувствовать все это до конца!

Наконец, в салоне осталось только четверо пассажиров. И вдруг произошло невероятное: японцы внезапно прекратили досмотр. Вероятно, они не рассчитали время, так как пароход уже причаливал. Я чувствовала себя словно родившейся заново, со всей быстротой, на которую были способны подкашивающиеся ноги, побежала за моим багажом, на всякий случай взяла за руку ребенка, принадлежавшего англичанке с увесистыми чемоданами в руках, и как можно быстрее и незаметнее покинула японское судно, а затем и порт. Материалы я передала связному только на следующий день, поколесив предварительно в нескольких такси по городу, чтобы оторваться от возможного преследования и убедившись, что за связным тоже нет “хвоста”.

Вновь и вновь я спрашивала себя: неужели мне только повезло? Или “помог” мой германский паспорт? А может, за мной уже следили? А что, если японская полиция рассчитывала с моей помощью напасть на след наших связных в Шанхае?.. Но времени на размышления не оставалось, так как вскоре предстояло отправиться назад в Токио и опять везти с собой немало сведений, письменные материалы из Центра, а также пачки денег, необходимые для финансирования нашей деятельности: последние, правда, были вне подозрений…»

В качестве курьера ездил и сам Зорге – он был курьером германского посольства, возил в Маньчжурию и Гонконг документы, а заодно прихватывал и свой груз. Но в конце 1939 года держать связь через Китай стало и опасно, и затруднительно. Там шла война, береговая полиция усилила слежку, на судах тоже все время проводились дотошнейшие проверки. Тогда он сообщил в Москву, что встречи надо проводить в Токио. Через некоторое время ему ответили: «Два билета с более высокими номерами для Фрица. Один с меньшим номером для связного». Еще через какое-то время Макс нашел в почтовом ящике два билета в японский императорский театр – там они и обменялись пакетами с человеком из Москвы. Клаузен передал фотопленки и получил взамен пакет с деньгами. Связным был советский консул в Токио. На третью встречу пришел второй секретарь посольства В. С. Зайцев, который и стал постоянным связником группы. С Клаузеном он встречался в офисе компании, с Рихардом – в ресторанах.

Особо срочные и ценные сообщения отправлялись по радио. Поэтому в группе должны были быть шифровальщик и радист. Иногда резидент сам шифровал радиограммы (Зорге до приезда Макса тоже этим занимался), иногда это делал радист, а иной раз в группе был специальный шифровальщик.

Что такое шифровка? В свое время американский генерал Уиллоуби, руководитель секретной службы при штабе генерала Макартура, по поручению министра обороны Форрестолла подготовил доклад о работе резидентуры «Рамзай» – естественно, не всей работы, а того, что было известно. И он приводит, например, описание того, как группа согласовывала время выхода на связь. Для этого разведчики пользовались словами из немецкой пословицы: «Morgenstunde hat Gold im Munde». Их записывали против дней недели в три столбика. Сочетание букв обозначало день недели. Так, сочетание NHI обозначало субботу. Допустим, передавали код: NHI30. Тогда надо было взять дату ближайшей пятницы – допустим, это было 12 число, – отнять ее от переданного числа и получить время передачи. В нашем случае 18 часов. Как же тогда выглядел процесс шифрования донесений?