Дитрих фон Хольтиц - Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945

Но среди стольких негативных черт наблюдатель, который, как мы, смотрел бы на все происходящее со стороны, ясно видел одно: крайний индивидуализм, который привел нас к непереносимой разобщенности, сменился надеждой, каковая – надо в этом признаться – овладела всем народом и оправдывала ожидания, возлагавшиеся на внутреннее движение, направленное на создание единства нации. Тогда еще сохранялась сильная надежда увидеть, как весь народ, отказавшись от своих эгоистических интересов, сплотится в труде за достижение более счастливой жизни, которую общая работа должна была создать для всех. И старая римская поговорка «Salus publica suprema lex» [18], казалось, возрождалась в новой форме: «Общественное выше личного».

Переоснащение внесло в жизнь вермахта [19]некоторые изменения; наплыв новобранцев потребовал передислокации войск, перераспределения казарм и вооружения, часть которого к тому же была опробована только за границей. В личном плане это означало переводы в другие части, поездки, инспекции, стажировки на тренировочных полигонах и т. д. Мы перестали напоминать унтер-офицерам об их «исторической роли инструкторов», о чести подготовки молодого пополнения, об ответственности за их действия. Молодой немецкий солдат сам готовился к исполнению своего долга; в этом ему помогали природная способность к адаптации и дисциплинированность. Хотя современная пропаганда считает правильным высмеивать эти качества, мы думали в то время – и не изменили своего мнения, – что для выполнения общей задачи необходимо стать частью целого, ограничив собственную волю. Я согласен с тем, что в Верховном командовании такие естественные качества, как подчинение приказам и исполнительность, доведенные до крайней степени, могут привести к недостатку гражданского мужества, но, с другой стороны, они способствуют поддержанию дисциплины. Итак, на протяжении всего периода после смерти Гинденбурга, когда численно растущая армия теряла свою внутреннюю сплоченность, мы не сталкивались ни с какими проявлениями оппозиционности.

Армия пользовалась уважением всех слоев населения, и даже в рабочих предместьях выражались симпатии к ней, в сочетании с гордостью за бравый вид, красивую форму и безукоризненную выправку прибывшего на побывку отпускника. Такое отношение к солдату поощрялось пропагандой, но оно издавна существовало в огромном большинстве нашего народа.

А на заднем плане, как гарантия, было постоянно повторяемое и подтверждаемое Верховным военным командованием утверждение: «Фюрер не хочет войны!» Так что военная служба нужна была исключительно для обеспечения безопасности государства, и в этом был ее смысл, как и во всех странах мира. Достижения режима были подтверждены Олимпиадой 1936 года, бесспорно засвидетельствовавшей воспитательную эффективность системы.

Вермахт в целом и его офицерский корпус держались в стороне от партии. В этом плане они не могли питать никаких амбиций по той простой причине, что военнослужащим запрещалось членство в партии; у членов партии, призываемых в армию, членство приостанавливалось на весь срок их воинской службы. Инструкция, толкующая вопросы текущей политики, была издана людьми, воодушевленными патриотическим духом, и ничем не отличалась от аналогичных документов других армий. Не существовало никакого культа фюрера; концепция «расы господ» была абсолютно чужда солдатскому менталитету. Значение имела только служба, требовавшая тщательной и совершенной подготовки. Армия оставалась скромной и понимала, что этим отличается от СА и партийных вождей с их вызывающим поведением. Наконец, армия стала последней надеждой, своего рода убежищем для многих недовольных политикой режима, в частности, для бывших офицеров. В ней, как и прежде, существовала атмосфера прозрачности, сквозь которую военные смотрели на реальную жизнь. Инстинктивное недоверие армии к партии и ее функционерам ни в коем случае не основывалось на непонимании или неприятии новых общественных ценностей в том виде, в каком они были сформулированы и применялись под неправомерным названием «народное сообщество»; скорее, в основе этого недоверия было сохранявшееся в душе на протяжении веков чувство чести.

Гитлер находился на вершине своих политических успехов. Плебисцит в Сааре, организованный Лигой Наций, привел к возвращению этой территории в состав рейха; ввод войск в демилитаризованную Рейнскую область, восстановление всеобщей воинской повинности прошли успешно, не вызвав никаких ответных мер со стороны других держав. Вскоре к рейху была присоединена Австрия, что с восторгом было встречено большей частью австрийского народа. Хотя «аншлюс» (присоединение) произошел при революционных обстоятельствах, общественное мнение считало его законным. Неоспорим тот факт, что в период внешней и внутренней нестабильности проявляется нестабильность ценностей. В конце концов, сам Гитлер, основываясь на англосаксонской поговорке «Right or wrong, my country» [20], сформулировал следующий постулат: «Законно все, что идет на пользу народу». Единственным мерилом для него стал успех! В то время часто говорили о динамизме системы. Но у нас, офицеров и солдат, оставалось мало времени на то, чтобы углубленно изучать мотивы его политических акций. Разве не было нашим долгом участвовать в них? Офицеры и солдаты исполняли свои служебные обязанности. Они не выбирали Гитлера, он был законным путем назначен их Верховным главнокомандующим.

Моральная сила отдельных людей и общественных институтов всегда ярко проявляется в кризисных обстоятельствах. Отставка генерала фон Бломберга, клевета и увольнение из армии генерал-полковника фон Фрича [21]показали, что сплоченность офицерского корпуса, и в частности высшего командования, стала не столь сильной, как во времена рейхсвера. Генералы забыли, что отставка тех двоих касалась не одних лишь пострадавших, а затрагивала принцип. Можно допустить, что генерал фон Бломберг, защищавший армию от Гитлера и партии, не всегда находил верные аргументы и тем самым дал Гитлеру повод отправить его в отставку; но увольнение генерал-полковника фон Фрича стало результатом грязной интриги, сплетенной против безупречно порядочного генерала. В деле Фрича генералы и офицерский корпус потерпели поражение, от которого они впоследствии так и не оправились. Верховное командование даже не осознало этого, равно как и того, что меры, предпринятые Гитлером для того, чтобы лишить вермахт самостоятельности, увенчались успехом. Чтобы с самого начала подавить любую оппозицию, власти прибегли к простейшему способу: любое обсуждение в армии данного дела было строжайше запрещено. Некоторым высшим военным, служившим в Генеральном штабе, даже предлагалось подать в отставку – тем самым режим рассчитывал устранить последние силы, продолжавшие сопротивляться новой идеологии.