Екатерина Коути - Джейн Остен и ее современницы

В невесты он присмотрел наследницу с соблазнительным приданым. Но куда же девать миссис Харт? И Гревилл проявил чудеса предприимчивости: начал нахваливать красоты Эммы своему дяде, пожилому вдовцу Уильяму Гамильтону. Насчет альковных радостей Гревилл не распространялся, напирая в основном на относительно скромные запросы своего «товара»: «Она любит восхищение, но при этом скорее желает чувствовать себя ценимой, чем взвинчивать свою цену. Другой такой бескорыстной женщины на всем свете не сыскать, ей хватает нового платья и шляпки… Считая Вас своим наследником, я должен также сообщить, что из всех женщин, с коими я спал, она одна лишь ни в чем не оскорбила моих чувств – более приятной и чистоплотной подруги невозможно и желать».

Сэр Уильям заинтересовался диковинкой. Да и как было пройти мимо, если упомянутая особа «наделена природной элегантностью и, обладая в равной мере живым умом и чувствительностью, легко подстраивается под любые обстоятельства»?

В 1784 году Уильям Гамильтон пригласил Эмму погостить в Неаполь, где сам он служил послом, и Гревилл посадил ее с матушкой на корабль, помахав им вслед. Сделка состоялась. Всю дорогу Эмма пребывала в уверенности, что едет в Италию людей посмотреть и себя показать, а через несколько месяцев ее заберет Чарльз. Как выяснилось вскоре, у сэра Уильяма имелись на нее иные, далеко идущие планы.

Узнав об этих планах, Эмма была взбудоражена. Одна на чужих берегах, с полностью зависимой от нее матерью, без денег и иных друзей, кроме пожилого джентльмена, что поглядывает весьма недвусмысленно. Вот бы вернуться домой! Но разве кто-то ждет ее там? Сохранились ее отчаянные письма к Чарльзу: «Я постоянно думаю о Вас, – писала она, – и дохожу до того, что мне кажется, я слышу и вижу Вас. Подумайте, Гревилл, какой это самообман, когда я так покинута и нет никаких известий о Вас… Разве Вы забыли, как говорили мне при отъезде, что будете так счастливы снова увидеть меня… О, Гревилл, подумайте о количестве дней, недель и годов, которое еще может быть у нас. Одна строчка от Вас сделает меня счастливой…»

Чарльз писал редко. И в одном из писем предложил Эмме «быть разумной и проявить снисходительность к бедному сэру Уильяму».

Снисходительности Эмме Харт было не занимать, и к пылающему страстью сэру Уильяму она притерпелась быстро. Тем более что помимо британского посланника в Неаполе оказалось так много интересного – балы, вылазки к античным руинам и просто прогулки по шумным улочкам, где мычание телят, рев ослов и крики торговцев сливаются в веселое многоголосье. Эмме тоже было чем удивить итальянцев. На весь Неаполь прогремела слава о ее «живых картинах», в качестве которых она изображала героинь античных мифов и драм: это позволяло менять наряды и прически, представать в разных образах и порой в весьма откровенных нарядах. «Живые картины» служили наслаждением не только эстетическим, но и интеллектуальным. Это были своего рода шарады, когда зрителям предстояло угадать, кого именно изображает кудрявая красавица. Вот она схватила за волосы девочку-напарницу, угрожая ей кинжалом – ага, Медея! А через миг прижала испуганное дитя к груди – это уже страдалица Ниоба. Аристократы не жалели ладоней, хлопая актрисе.

В одной из серий «живых картин» Эмму Гамильтон увидел Иоганн Гете и записал: «Она очень красива и очень хорошо сложена. На коленях, стоя, сидя, лежа, серьезная, печальная, шаловливая, восторженная, кающаяся, пленительная, угрожающая, тревожная – одно выражение следует за другим и из него вытекает. Она умеет при каждом движении по-особому расположить складки, сделать сто разных головных уборов из одной и той же ткани».

Главное – ни говорить ни слова. Провинциальный акцент дочки кузнеца сводил на нет все волшебство. Леди Холланд описывала эпизод, когда Эмма, изображая нимфу, легла и подложила под голову этрусскую вазу – вещь безумно драгоценную, при виде которой, видимо, владелец поменялся в лице, что и побудило чаровницу раскрыть рот: «Не пужайтесь, сэр Уильям, чай, не треснет ваш кувшинчик!». Леди негодовала, но она была в меньшинстве. И неаполитанцы, и заморские гости рукоплескали кудеснице.

В одном из писем Эмма дала Гревиллу гневную отповедь: «Я никогда не буду любовницей Гамильтона! Но если Вы будете так жестоки, что оттолкнете меня, я заставлю его жениться на мне». Свою клятву она исполнила: очаровала сэра Уильяма так, что в 1791 году он сделал любовницу честной женщиной. Обвенчались они в Англии под стоны родни сэра Томаса. Невесте было двадцать семь, жениху – за шестьдесят, но очевидцы утверждали, что счастливыми выглядели оба. После свадьбы Эмма написала Чарльзу Гревиллу: «Вы не можете представить, как счастлив дорогой сэр Уильям. Право, вы не можете понять нашего счастья, оно неописуемо, мы не разлучаемся ни на час во весь день. Мы живем как любовники, а не как муж и жена, особенно если подумать о том, как относятся друг к другу современные супруги…»

Злорадство новоиспеченной леди было оправдано. Как ни мечтал Гревилл взять в жены наследницу, планы пошли прахом: не всякая прельстится вторым сыном, пусть и графским. И ему оставалось только завидовать дяде, которому он сделал такой подарок. Несмотря на солидную разницу в возрасте, супруги отлично подходили друг другу: заядлый охотник и коллекционер, сэр Томас показал Эмме всю Италию. Он и не думал запрещать ее «живые картины» и восхищенно аплодировал, когда она танцевала тарантеллу у подножия Везувия. Взаимопонимание между супругами – это ли не счастье? А любовь… любовь дается не каждому. Да и так ли она нужна, любовь?

Торжество новой леди Гамильтон было не совсем полным: ее отказались принять при английском дворе, хотя по протоколу британский посол должен был представить свою супругу королю. Аристократки во все глаза смотрели на выскочку, а за ее спиной морщили носики – ну и говор, ну и манеры! Вот как описывала Эмму уже знакомая нам Бесс Фостер, лучшая подруга герцога и герцогини Девонширских: «Она показалась мне настоящей красавицей, но очень уж грубой и вульгарной. Когда она запела, ее лицо озарилось: арии из комических опер были неподражаемы по живости и выразительности, серьезное же пение ей не дается. Хотя она хорошо обучена и обладает сильным голосом, пела она чересчур напряженно, ей бы добавить нежности и мягкости». Французы оказались терпимее. В Париже супруги получили аудиенцию у королевы Марии-Антуанетты, которой Эмму порекомендовала ее сестра, королева Неаполя Мария-Каролина.

Властная и суровая, с грубыми чертами лица и выпяченной габсбургской губой, Мария-Каролина затмевала своего супруга Фердинанда на политической арене. Ее мужеподобная внешность и нрав давали пищу сплетням. Поговаривали, будто больше мужчин королеву интересуют хорошенькие фрейлины. Супруга британского посла пришлась королеве по сердцу, и женщины стали подругами. Эмма зачастила во дворец, а когда она долго отсутствовала, Мария-Каролина отсылала ей по три-четыре письма в день. Столь тесная дружба породила нехорошие слухи. В одном из анекдотов, переходивших из уст в уста, говорится, что Эмма в приступе ревности как-то раз влепила ее величеству пощечину. Королева себя в обиду не давала и отплатила англичанке той же монетой, после чего подруги нашли утешение друг у друга в объятиях.