Юрий Жук - Вопросительные знаки в «Царском деле»

Таким образом, фотография, хранящаяся в Государственном Центральном Музее Современной Истории (бывший Государственный Музей Революции СССР), по глубочайшему убеждению автора могла быть сделана не ранее весны 1924 года (а, вероятнее всего, летом – осенью 1925 года) и не имеет никакого отношения к «лже-могиле Романовых», якобы тайно организованной Я. М. Юровским. К тому же, Я. М. Юровский (сделавший, по «версии» А. П. Мурзина, в этот же день снимок П. З. Ермакова на мостике из шпал) в 1925 году занимал пост Зам. Заведующего Экономической секцией РКИ, и до конца января 1934 года, т. е. до своего выхода на пенсию, никогда не посещал Урал.

В качестве косвенного довода в пользу сказанного приведу выдержку из письма рижской журналистки С. В. Ильичёвой, в котором она, отвечая на моё письмо, комментирует статью А. П. Мурзина «О чём рассказал перед смертью цареубийца Пётр Ермаков?»

«Последним собеседником Ермакова в 1952 году был мой папа. Они целый месяц пролежали в двухместной палате свердловской спецбольницы. Все, что в те годы мог, вернее, позволялось сказать, Ермаков рассказал, и отец все записал. Ничего похожего на мурзинский вариант не было. 52-й год – время сыска, бериевщины, всяческого умолчания даже мелких исторических фактов. После исповеди “по Мурзину” Ермаков просто бы рисковал головой. Он рассказывал на сильных тормозах, в рамках дозволенного. Ведь даже в 61-м году А. Медведев [408]вспоминал: “… отцу родному, матери родной – умирать будем – не рассказывать. Будет время – будем рассказывать. Это время, кажется, и на сегодня не настало”. И еще: “Я пытался несколько раз поговорить с Петром Захаровичем Ермаковым, и в его трезвом, и пьяном виде, кто был с ним там, внизу. А он только мата загнет – ничего не ответит. Так ничего и не сказал”.

А вот Саше Мурзину, незнакомому мальчишке-третьекурснику, взял, да и все выложил.

Моего отца Мурзин хорошо знал, лучше, конечно, чем Ермакова. Отец читал студентам лекции по истории русской журналистики, вел семинары, руководил дипломными работами, одновременно являясь гл. редактором областной газеты «Уральский Рабочий». Несколько раз Мурзин наезжал в Ригу. Отношения у нас очень свойские. Но никогда в долгих беседах он не обмолвился о встречах с Ермаковым, хотя я говорила, что отец собирает материалы о гибели царской семьи» [409].

Версия же о так называемом вскрытии «царской могилы» в 1945–1946 году силами сотрудников УНКГБ по Свердловской области тоже, мягко говоря, не выдерживает никакой критики. И хотя бы уже потому, что Заместитель Наркома Государственной Безопасности товарищ Б. З. Кобулов вряд ли мог получить такое задание лично от товарища Л. И. Берии в 1945 году, так как после войны дел, что называется, хватало по горло. А ещё сторонникам этой версии хотелось бы напомнить, что должность Заместителя Наркома Государственной Безопасности Б. З. Кобулов занимал лишь до 4 декабря 1945 года, после чего был назначен Заместителем Начальника Главного Управления Советским Имуществом за границей (ГУСИМЗ) при Министерстве Внешней Торговли СССР (с 1947 при Совете Министров СССР). И одновременно – Заместителем Главноначальствующего Советской Военной Администрацией в Германии (г. Берлин). Так что руководить организацией «мифических могильников» он просто не смог бы по двум причинам. Первая из них заключается в том, что «мероприятия» подобного плана, даже если бы и проводились сотрудниками НКВД–НКГБ, то уж никогда бы не осуществлялись под руководством начальства столь высокого ранга. (За исключением, разве что «Катынского дела», которое планировалось к представлению в Международный Военный Трибунал в качестве одного из пунктов обвинения на Нюрнбергском процессе.) А вторая состоит в том, что к началу 1946 года Б. З. Кобулов уже занимал упомянутые ранее должности и большую часть своего рабочего времени находился в Германии.

Но несмотря ни на что, некоторые исследователи (как, в частности, всё тот же г-н А. П. Мурзин, а также его сторонники) изо всех сил пытаются доказать, что это событие происходило в реальной действительности. Вот что пишет об этом сам А. П. Мурзин в статье «Ермаков исповедовался перед нами 30 марта 1952 года»:

«А в 1945 году его (П. З. Ермакова. – Ю. Ж. ) вызвали в Москву. Был он принят в аппарате “самого товарища Берия”. Дотошно выспрашивали его обо всем, связанном с казнью Царя. Почти год велось новое следствие. И под мостиком раскопали “могилу”, в которой наткнулись на какие-то кости. Ермаков, узнав об этом, был немало удивлен. Однако убеждение своего не изменял, твердо сказав нам мартовским днем 1952 года: захоронение в этом месте Юровский производил в 1919-м…» [410].

Вот, уж, воистину, удивился бы П. З. Ермаков своему собственному «свидетельству»! Ведь именно в этом – 1919 году – он, П. З. Ермаков, находился в составе 3-й Армии Восточного фронта (последнее время в связи с открывшимся старым ранением в должности комиссара Караульного батальона), откуда в марте 1920 года выбыл в распоряжение Реввоенсовета Западного фронта!

Кстати сказать, А. П. Мурзин не кривит душой, когда говорит о вызове П. З. Ермакова в «аппарат самого товарища Берии». Склонный к разным «интерпретациям» своей биографии, П. З. Ермаков заврался до того, что рассказывал некоторым своим уральским товарищам о том, что был вызван в Москву самим товарищем Сталиным!

Об этом факте, кстати, свидетельствует Г. П. Никулин, рассказывая о нём во время беседы, состоявшейся в помещении Госкомитета СССР по радиовещанию:

«М. М. МЕДВЕДЕВ:

– Отлично. Понимаете, к папе (М. А. Медведеву (Кудрину)) во время ХХ съезда партии приходила делегатка этого съезда – Бычкова.

Г. П. НИКУЛИН:

– Жена Быкова?

М. М. МЕДВЕДЕВ:

– Нет, наверное. Я сейчас вспомню. [Да], Бычкова. [А] Вы знаете ее?

Г. П. НИКУЛИН:

– Я слышал [про] такую – Бычкову, но я её не помню.

М. М. МЕДВЕДЕВ:

– Вот, она…

Г. П. НИКУЛИН, перебивая, вставляет реплику:

– Уже не помню.

М. М. МЕДВЕДЕВ, продолжая:

– Она приходила к нам и у нас, значит, разговаривала с папой. И она рассказывала [что] будто бы одно выступление этого Петра Захаровича Ермакова в 1952 году попало в американскую прессу.

Его по этому поводу, будто бы [даже] вызывали в ЦК партии и он утверждал, что с ним лично, будто бы, разговаривал Сталин, [который] и сказал [ему], чтобы он, вообще, никому не говорил об этом. (О расстреле Царской Семьи. – Ю. Ж. )

После этого, он, будто бы, действительно, умолк и больше нигде [ об этом] не говорил» [411].

Приведённый отрывок явно говорит в пользу того, что П. З. Ермаков, мягко говоря, не всегда доносил истину до своих собеседников.

Однако интервью с американским журналистом Ричардом Хэллибертоном (встретившимся с П. З. Ермаковым в 1935 году и посвятившим ему одну из глав своей книги «Семимильные сапоги», которую он написал под впечатлением своего пребывания в СССР) здесь вовсе ни при чём, так как на их беседу официальные власти, что называется, закрыли глаза.