Глеб Сташков - Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции

Николай отнесся к совету дяди «весьма сочувственно». Мария Федоровна тоже «была тронута этими словами», поскольку на основании каких-то «прежних эпизодов» ожидала от Владимира Александровича «иного мнения» [144]. Этому трогательному дядюшкиному наставлению Николая II неукоснительно следовал десять лет.

В октябре он вступил на престол, а в январе 1895 года произнес первую публичную речь, которая тут же стала знаменитой. Он выступал перед представителями дворянства, земств и городов, которые выразили робкую надежду на некоторую либерализацию режима. Опять же – российское общество ждало этой самой либерализации от каждого нового царя. Даже от Александра III, хотя, казалось бы, его консервативные взгляды были всем известны.

Николай II сразу расставил точки над i: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я… буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель» [145].

Символом продолжения старого курса стали родные дяди Николая II, братья Александра III, которые не только сохранили свои посты, но и значительно усилили свое влияние при молодом императоре.

Первые 10 лет Николай правил, «сидя за огромным столом в своем кабинете и слушая с чувством, скорее всего приближающимся к ужасу, советы и указания своих дядей». При посторонних дяди соблюдали приличия и демонстрировали покорность, но стоило им остаться с глазу на глаз с племянником, «их старшинство давало себя чувствовать». «Они всегда чего-то требовали… Алексей Александрович повелевал морями. Сергей Александрович хотел бы превратить Московское генерал-губернаторство в собственную вотчину. Владимир Александрович стоял на страже искусства». В итоге «к шести часам вечера молодой император был без сил, подавленный и оглушенный. Он с тоскою смотрел на портрет своего отца, жалея, что не умел говорить языком этого грозного первого хозяина России» [146]. Александр Михайлович в данном случае прав, хотя – по скромности – забыл включить в этот список назойливых родственников самого себя.

Николай II терялся в присутствии дядей. Они не только старше, но даже внешне выглядят гораздо значительнее царя. Дяди, как почти все Романовы, высокие и представительные. Говорят громко, раскатисто и повелительно. Николай – маленький и хрупкий. Ничего не поделаешь – гены матери взяли верх над генами отца.

Дяди с самого начала дали почувствовать свою власть. На второй день после смерти Александра III в семье обсуждают, где лучше устроить свадьбу Николая и Аликс. «Происходило брожение умов», – записывает царь в дневнике.

Кстати, дневник Николая II – это отдельная история. Десятки лет он вызывает насмешки и злословие. Что, дескать, за ничтожество был этот последний царь. «Убил ворону. Беседовал с Аликс. Много читал». Ха-ха-ха. Жалкий обыватель. Но в то время масса людей, в том числе и весьма выдающихся, вела именно такие дневники. Сухое перечисление событий за день – и ничего больше. В этом смысле, например, дневник Петра Ильича Чайковского ничем не отличается от дневника Николая II: «Занятия. Михайлов-певец. Завтрак с Колей. Ходил за Бобиным портретом». Зачем нужны были эти органайзеры – ума не приложу, но это уже другой разговор.

Короче говоря, если царь пишет: «Происходило брожение умов», – значит, на самом деле, был настоящий скандал. Николай и Мария Федоровна хотят тихо и скромно справить свадьбу прямо в Ливадии. Как-никак траур. Но «все дяди против этого и говорят, что мне следует жениться в Питере после похорон. Это мне кажется совершенно неудобным!» [147]. Тем не менее, свадьбу устроили именно в Петербурге. Мария Федоровна опять вступила в «продолжительные споры» с царскими дядями, справлять ли «с обычною пышностью и блеском или в более скромных размерах». Победили пышность и блеск, т. е. мнение дядей [148].

Николай II пытается сопротивляться. Даже слегка хорохорится. Говорит великой княгине Александре Иосифовне (вдове Константина Николаевича), что «ему надоели советы дядей и что он им покажет, как обойдется без этих советов» [149]. На деле же, конечно, не обходится.

Особенно молодого императора раздражает напор самого авторитетного из дядей – Владимира Александровича. Скажем, царь назначает князя Оболенского командиром гвардейского корпуса. А Владимир как командующий гвардией попросту плюет на решение племянника. Николай пишет письмо дяде, более похожее на исповедь, чем на приказ: «Во всем этом инциденте виновата моя доброта, да, я на этом настаиваю, моя глупая доброта. Чтобы только не ссориться и не портить семейных отношений, я постоянно уступаю и в конце концов остаюсь болваном, без воли и характера».

«Несправедливо пользоваться теперь тем обстоятельством, что я молод, а также ваш племянник», – жалуется царь в другом письме. Он буквально умоляет: «Избавь меня в будущем, прошу тебя, милый дядя Владимир, от необходимости писать подобные письма» [150].

Да, это вам не Александр III с его «большим респектом». Тот, когда был недоволен самоуправством Сергея Александровича в Москве, ограничился телеграммой: «Перестань разыгрывать царя». И гордый, упрямый Сергей даже не пытался спорить.

Отношения царя с Владимиром Александровичем обостряла и взаимная неприязнь их жен. Великая княгиня Мария Павловна, урожденная герцогиня Мекленбург-Шверинская, – женщина властная, амбициозная и к тому же вспыльчивая. Когда Аликс впервые приехала в Россию, Мария Павловна встретила ее «снисходительно покровительственно, как маленькую, ничего не значащую принцессу». Маленькая принцесса стала императрицей. Тетя Михень, как все называли Марию Павловну, решила взять над ней шефство, научить манерам и придворному этикету. Наверное, Александре Федоровне стоило бы прислушаться, но она не прощала обид, поэтому холодно отвергла покровительство великой княгини, ясно дав понять, «кто теперь госпожа» [151]. Между женщинами наступил полный разрыв. 20 лет они не общались наедине, только в присутствии мужей.

Ссора с Марией Павловной была большой ошибкой императрицы – тетя Михень тоже не прощала обид. В семье ее недолюбливали, но двор великой княгини, открытый и не следующий строгому этикету, притягивал весь столичный бомонд. Николай II с Александрой Федоровной жили замкнуто, вдовствующей императрице не полагалось закатывать роскошные посиделки, так что двор тети Михень – первый в Петербурге. Там можно встретить всю «элиту российского общества», «восходящих звезд искусства и государственной жизни». Ведь Владимир Александрович – президент Академии художеств, а после его смерти эту должность унаследовала жена, которая «с блеском справлялась с ролью хозяйки салона». На ее званых вечерах «всегда бывало весело» [152]. Особенно веселились, когда тетя Михень рассказывала сплетни и анекдоты про Александру Федоровну. Именно здесь рождались «наиболее обидные для императрицы слухи» [153].