Феликс Медведев - Мои Великие старики

– Просвещает меня Глазунов, – рассказывал Владимир Алексеевич, – приоткрываю я темные свои вежды и уже с ним полемизирую, формирую свою точку зрения, и тетрадь моя особая все пополняется, разбухает. И вдруг начинаю я понимать, что никогда не смогу воспользоваться этой золотой рудой, чтобы, как у Паустовского, выплавить золотую розу. Время на дворе мертво-стабильное. Надежды на перемены – только в сладком сне. Казалось тогда, что Брежнев, а потом и его наследники будут царствовать вечно.

Но жизнь наша талантливее любого гения. Так порой завернет, что диву даешься. Помнишь, как Ахматова в единственную свою встречу с Цветаевой, услышав стихи Марины Ивановны о смерти, воскликнула: «Ты с ума сошла! В стихах все сбывается!» Вот и я написал как-то стихотворение, заканчивавшееся слишком уж, по-видимому, дерзким вызовом: «Я созрел, я готов, я открыто стою. О, ударьте в меня, небеса!»

И точно, небеса-то в меня и бабахнули.

– Вы имеете в виду события, описанные в повести «Приговор»?

– Именно так… В 73-м году, мне тогда и пятидесяти не исполнилось, кладут меня на операцию в онкологический институт. Скоротечный рак, меланома. Каюк, смерть неминучая… Как-то уже потом, спустя много лет, я спросил у хирурга, сделавшего операцию, что спасло меня, за счет чего сумел выжить. «Везучий вы, Владимир Алексеевич, – ответила Агнесса Петровна. – Шанс выжить был один на сто тысяч».

И вот после того как стало ясно, что поживу еще на белом свете, сказал я самому себе: «Дает тебе Бог дополнительный срок жизни. Для чего? Не для того, конечно, чтобы ты штаны свои за бутылкой в ЦДЛ протирал. Так для чего же? Чтобы осуществил сокровенный замысел, книгу главную написал».

– А разве «Владимирские проселки» не главная книга? А роман «Мать-мачеха», который прочитала вся страна, – не главная? А «Черные доски», «Письма из Русского музея»? А «При свете дня», низложившая Ленина? А книга сонетов – тоже ведь не шутка.

– Каждая из названных книг – да, на каком-то этапе была принципиальной. Но самой главной и, быть может, самой мучительной, для себя считаю именно эту книгу – «Последняя ступень», в которой под именами Кирилла Буренина и Елизаветы Сергеевны в основе своей выведены Илья Глазунов и Нина Александровна Виноградова-Бенуа. Закончил я ее в 1976 году. Закончить-то закончил, но понимал, что ни одно советское издательство ее не напечатает, ни одно. Мало того, даже дома держать рукопись было опасно. Чтобы подстраховаться, я сделал семь копий и отдал их на хранение верным друзьям в Москве, Париже, Сан-Франциско и во Франкфурте-на-Майне. Заграничным хранителям дал твердый наказ: без моего ведома книгу из рук не выпускать.

Сам же потихоньку стал зондировать западные издательства. Думал, там-то свобода, бояться им нечего. Ан нет, даже «Посев» в Германии, махрово-антисоветский, отказался: «Вы хотите, чтобы нас разнесли?!» Леонид Максимович Леонов, прочитав рукопись, сказал: «Ходит человек в Москве с водородной бомбой в портфеле…»

Так кто бы рискнул напечатать такую книгу?! Вот и долежала она в моем столе до прошлого года, когда, тяжело заболев, я снова ощутил дыхание смерти. Пришли ко мне частные издатели, оказавшиеся моими поклонниками, и спросили: «Нет ли чего такого, чтобы издать быстренько?» Я и встрепенулся: сам Бог, видать, послал их ко мне. А через месяц «Последняя ступень» пошла гулять по свету. И, конечно же, сразу дошла до Ильи Сергеевича.

В эту секунду командным сигналом дала о себе знать игрушка наших дней – пейджер, висевший на моем брючном ремне. Владимир Алексеевич поморщился (перед этим я долго ему объяснял, как при случае вызывать меня по этому самому аппарату), отвернулся, помолчал минуту, будто бы набирая воздуха для каких-то решительных слов:

– Обидно, что так получилось. Не было у меня цели дискредитировать его, окарикатуривать. Я просто поведал, что было на самом деле. Да и выведен-то мой герой чистым гением…

Скажи ты при встрече Илье Сергеевичу, пусть уж сильно-то не обижается. Что его так взорвало, право, не знаю. Жене моей звонил, засужу, орал, разорю, по миру пущу. Я-то знаю от юристов, что ни до какого суда дело дойти не сможет, если в художественном произведении не совпадают четыре позиции – имя, отчество, фамилия и профессия. В «Последней ступени» действует мастер художественной фотографии Кирилл Александрович Буренин, а не художник Илья Сергеевич Глазунов. Так что тут, как говорится, взятки гладки.

Может быть, его задело, что герой книги слишком уж яростный антикоммунист? А может, намек на связь с КГБ? Только вот нынче-то всем этим никого не удивишь, не шокируешь. Да и тертый он калач, Илья-то Сергеич, каких только ярлыков ему не клеили. Но Глазунов – фигура сложная, многогранная, на поверхности мы видим его как бы только наполовину, если не меньше. У него всегда были свои игры и с Кремлем, и с заграницей.

1997

Как и обещал, о беседе с Владимиром Алексеевичем я поведал Глазунову. Разговор вышел натянутым, сумбурным. Илья Сергеевич говорил обиженно, раздраженно: «Он меня оклеветал. За что, не пойму?»

Когда я попытался смягчить его гнев, оборвал меня на полуслове: «Ладно, не лезь, мы сами разберемся».

Да, видно, не разобрались. Я понял это, когда спустя полгода Москва прощалась с Владимиром Солоухиным. Мне было до слез обидно, что два человека, которых я очень любил, единомышленники в своем подвижническом служении России, разошлись в разные стороны. Обидно, горестно, тяжко. Но судить кого-то из них я не имею права. Да и никто не имеет на этой грешной земле.

Отпевали Владимира Солоухина в храме Христа Спасителя, это была первая заупокойная служба в возрожденном святилище. Служил сам патриарх. Я стоял у гроба, смотрел на умиротворенное лицо любимого писателя, и страшная догадка молнией сверкнула в голове: «А не ускорила ли приближение смерти та самая „главная“ книга, над которой он бился больше тридцати лет? Может быть, эти последние полгода после ее выхода и тот тяжелый разрыв с другом мертвой тенью накрыли не только душу, но и плоть его? И он все думал, горевал, вспоминал, оглядывался, сомневался, верно ли поступил?»

На отпевании Солоухина была вся Москва.

Илью Глазунова никто не видел.

Эта драматическая история была опубликована в газете «Вечерний клуб», выходившей в Москве в 90-е годы. Вскоре в этой же газете журналист Лев Колодный напечатал отклик на мой материал.

(Ответ на публикацию Феликса Медведева)

В статье «Два пуда соли съели они за 35 лет и…» Феликс Медведев в «Вечернем клубе» рассказал о разрыве Ильи Глазунова с Владимиром Солоухиным, произошедшем незадолго до смерти писателя. Причиной конфликта стала книга «Последняя ступень».