Феликс Медведев - Мои Великие старухи

И вдруг у противоположного окна я заметила двух женщин – старуху и женщину лет 35, а с ними девочку-подростка. Они также внимательно прислушивались к читавшим газету, к тому, как реагируют на это окружающие. Черты лица старухи мне кого-то напоминали. Меня словно магнитом потянуло к ним. Я сорвалась с места и попросила пассажира, сидящего против них, поменяться со мной местом. Я понимала, что в такой обстановке они не назовут себя, прежде чем я не объясню им, кто я. Но как сказать? Я же могла ошибиться в своих предположениях, что они свои – теперь уже больше, чем родные.

Я подошла вплотную к молодой женщине и очень тихо сказала: «Я жена Николая Ивановича». Сначала я решила не называть фамилии; имя и отчество Бухарина были так же популярны, как и фамилия. Ну а уж если не поймет, решила назвать и фамилию. Но ответ последовал мгновенно: «А я – Михаила Николаевича».

Так я познакомилась с семьей Тухачевского: его матерью Маврой Петровной, женой Ниной Евгеньевной, дочерью Светланой.

Тогда мать маршала еще не знала, даже, может, никогда и не узнала, что еще два ее сына – Александр и Николай – тоже расстреляны. Не знала она и то, что дочери ее тоже арестованы и осуждены на 8 лет лагерей.

Умерла Мавра Петровна в ссылке.

Эта встреча – одна из многих, оставивших память во мне на всю жизнь. А поразило? Поражало все…

– Двое с револьверами в кобуре вывели меня из помещения на дорогу, ведущую к оврагу. Это было под вечер, солнце на три четверти упало за горизонт. В мглистой дали предвечерних сумерек виднелся тот зловещий овраг, о котором я уже знала, с редкими березками, забрызганными человеческой кровью. Я сделала несколько шагов, и вдруг во мне наступило ощущение того, что я полностью отрешена от жизни. То был конец – конец восприятия реальности. Охватившее меня оцепенение парализовало мышление. Будто я катилась вниз, в пропасть, как бессмысленная каменная глыба после горного обвала. Неожиданно до меня донесся шум, нарушивший гробовую тишину нашего шествия, поначалу воспринятый мной как раздражающее гудение сирены. Потом я различила человеческий голос, а затем стала понимать доносимые до меня слова. Мы остановились у самого края оврага. Я обернулась, вдали бежал человек в светлом полушубке. «Назад! Назад!» – кричал он…

Стоял лютый декабрьский мороз. Я продрогла. На мне была старая, уже изношенная шубка, высокие фетровые валенки Николая Ивановича, с загнутыми голенищами, старые, прохудившиеся, в ноги проникал снег. На голове теплая пыжиковая шапка-ушанка, принадлежавшая когда-то Сталину, – мое случайное «наследство». В конце 1929 года, после окончания конференции аграрников-марксистов, мой отец (а возможно, и Сталин) из двух пыжиковых шапок, висящих на вешалке рядом, по ошибке надел не свою. Шапки отличались друг от друга лишь цветом подкладки. По обоюдному согласию шапки вновь не были обменены. В единственной посылке, которую до своего ареста успела прислать мне мать, оказалась и эта шапка. Так, по иронии судьбы, шапка Сталина оказалась на мне, когда меня вели на расстрел. В шапке Сталина я провела весь срок заключения…

– Когда и к кому вы обращались с просьбой о своей реабилитации и о реабилитации мужа?

– С заявлением о своей реабилитации я обращалась дважды. Впервые, вскоре после смерти Сталина – к Генеральному прокурору и в ЦК КПСС. В ответ на мою просьбу я была реабилитирована по последнему постановлению Особого совещания (а их было по моим «делам» великое множество). Судей своих я никогда не видела. В 1955 году отменена ссылка, которая была продлена Особым совещанием в 1952 году еще на 10 лет, это после восьмилетнего заключения в лагере и семилетней ссылки, которую я к 1952 году отбыла. В постановлении Верховного Суда СССР было сказано, что ссылка отменяется за недоказанностью преступления.

Такое постановление Верховного Суда СССР меня не удовлетворило по двум причинам. Недоказанность преступления в моем случае выглядела смехотворно. Я была женой Н. И. Бухарина, за это была осуждена, от него не отрекалась, и это было вполне доказано. Оно не удовлетворяло меня и потому, что впервые я была осуждена Особым совещанием по той же причине в июне 1937 года, и, логически рассуждая, с 1937 до 1952 год я, можно думать, действительно совершала контрреволюционные преступления. Поэтому я потребовала отмены приговора от 9/VI 1937 года. Тем самым отменялись и все остальные приговоры Особого совещания. Об этом я написала в Верховный Суд СССР, затем лично Н. С. Хрущеву. 27 августа 1959 года Верховный Суд СССР отменил так называемое мое дело, по которому я была осуждена Особым совещанием 9/VI 1937 года, за отсутствием в моих действиях состава преступления.

И вот только теперь, через пятьдесят лет после позорного судилища и бесчисленных моих и сына обращений в президиумы партийных съездов о реабилитации Николая Ивановича, мое большое мотивированное заявление, направленное в Президиум XXVII партийного съезда и лично Михаилу Сергеевичу Горбачеву, привело к желаемым результатам: «Приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 13 марта 1938 года в отношении Бухарина Н. И. отменен и дело прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления». Такая справка лежит у меня на столе.

– Анна Михайловна, полный текст письма-завещания «Будущему поколению руководителей партии», продиктованного Николаем Ивановичем вам перед арестом, существует только в вашей памяти. Могу я обратиться с просьбой прочитать сейчас это письмо?

– Как бы мне ни было тяжело, я сделаю это с глубоким удовлетворением. Этих дней, этого момента я ждала долгие годы…

Ноябрь 1987 – апрель 1988

Сегодня перечитывать это письмо Н. И. Бухарина нет смысла: оно, конечно, о победе социализма, о «победоносном шествии к коммунизму», о любви к Ленину и партии…

Я о другом – о том, что вечно. О любви и силе духа, которые помогли слабой женщине, проведшей почти двадцать лет в тюрьмах, лагерях и ссылках, выстоять и пронести через долгие годы небытия память о любимом.

Анна Михайловна Бухарина-Ларина умерла от рака в 1996 году, пережив своего мужа почти на шестьдесят лет.

– Ко мне попадают только избранные. И никому не давайте моего телефона. Характер у меня трудный, я не люблю пустых разговоров, и здесь, в Париже, мало людей, с которыми мне хотелось бы повидаться.

Еще совсем недавно наши «выездные» посещали ее тайно. А потом полушепотом в кулуарах ЦДЛ рассказывали о непримиримой антисоветчице Зинаиде Шаховской. Крайне редко имя ее попадало в нашу печать, и почти всегда в негативе.