Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Я не сразу это заметил, потому что на спортивных успехах это еще не отразилось: как и прежде, я побеждал в крупнейших турнирах. Но цена каждой победы резко подскочила. То, что прежде я делал с легкостью, теперь стоило мне неимоверных усилий. Мозги были словно обложены ватой; чтобы заставить их работать, я напрягал всю волю. И тем усугублял ситуацию, поскольку тратил больше, чем имел. Внутри все чаще возникала какая-то пустота, все чаще вставал вопрос: как играть, если нет сил сосредоточиться, нет сил удерживать на важной точке свое внимание?..

Поневоле приходилось выручать себя стереотипами.

Стереотипами, которые всегда навевали на меня скуку, отчего я всеми мыслимыми способами их избегал, идя порою на вовсе уж непозволительный риск. Но риск требует зоркости, требует остроты ума; если их нет – и в голову не придет рисковать, даже мысли такой не появится.

Короче говоря, организм уже не справлялся с двойной нагрузкой – бороться с болезнями и обеспечивать достаточно высокий интеллектуальный уровень. Молодость прошла. Я-то пока считал и чувствовал себя молодым, но что-то действительно ушло с годами. Не отвага – но кураж. Вот уж что в самом деле я стал испытывать крайне редко и ощущал эту потерю едва ли не как самую серьезную за последние годы.

И вот однажды я прозрел. И осознал необычайно отчетливо: если я еще хочу играть в шахматы на высшем уровне – необходимо исправлять здоровье. Значит – отказаться от самого привычного из стереотипов: здоровье – от Бога; если оно есть – оно есть, если его нет – вертись с тем, что имеешь…

На медицину я не рассчитывал: я не представлял для нее интереса. Медикам подавай что-нибудь реальное, что можно разглядеть в томографе или на худой конец на экране рентгеновского аппарата, что можно отрезать хирургическим ножом или задавить химией. А я болтался где-то в пограничной зоне между здоровьем и болезнью. Чувствовал, что таю, а врачи только плечами пожимали: другие с этим живут – и ничего.

Оставался спорт.

Теннис, к которому я давно примерялся, плавание; зимой – лыжи, летом – бег…

Я разок попробовал – бросил (ведь каждый день столько дел! и каждое – поважней тренировки), попробовал еще раз – опять не пошло… К тому же первые попытки не встретили понимания у близких мне людей. В их представлении мой образ был неотделим от хилости и болезненности. А некоторые и вовсе доходили до крайности. Они говорили: будучи немощным, почти прозрачным, ты побеждал всех, значит, не в здоровье дело, а в чем-то ином, утраченном тобою. Вернись назад, найди утраченное – и все будет, как прежде…

Я выслушивал весь этот бред и находил в нем смысл. На какие только хитрости не пускаешься порою с самим собой – только бы ничего не делать.

Путь наименьшего сопротивления так привлекателен! Но я-то знал, что он – вниз, в никуда. Столько крушений, столько поломанных судеб повидал я у тех, кто ему отдавался. Оттуда возврата не было. Так что же: поддаться малодушию – и потом всю жизнь думать, что вот был момент, когда еще можно было свернуть, был шанс еще раз испытать судьбу – а я его не использовал?.. Но ведь я чувствовал, интуиция мне подсказывала, что выработал свой ресурс, свой потенциал еще не до конца. Далеко не до конца!

На эти колебания я потерял около двух лет. Кроме времени, я потерял звание чемпиона мира. Это был второй звонок. Я понял, что третий может оказаться последним – и взялся за дело. Исподволь, потихоньку, но регулярно – изо дня в день. Альтернативный путь вел вниз, этот – в неизвестность, но я уже знал, что пройду его до конца. Слава Богу, характер был во мне еще жив.

И тело отозвалось. Отозвалось буквально на самые первые, самые робкие попытки помочь ему. Уж оно ли меня не знало! – и, чтобы перевесить соблазны лени, поспешило мне навстречу вспышками непривычного отличного состояния.

Для этого не потребовалось себя истязать, терпеть, как этого требуют все современные спортивные тренеры; не понадобилось и месить в изнуряющих кроссах песок каспийских пляжей, как это практикует под палящим солнцем Гарри Каспаров. Нет! Чем бы я ни занимался: теннисом или бегом, плаванием или гимнастикой, – я ловил тот темп, ту пластику, ту нагрузку, которые приносят удовольствие, – и дело пошло.

Именно тогда я впервые подумал: ведь я всегда считал, что беру от жизни сполна – все, что мне отпущено, а тут выясняется, что отпущено-то мне было несравненно больше… Сожалеть об этом нет смысла, но помнить – необходимо. Ведь это была бы совсем иная жизнь и иная судьба.

Впрочем, я чувствовал, что и теперь еще не поздно откушать этого пирога.

Впервые в жизни у меня появилась перспектива гармонии духа и тела не на том жалком уровне, который мне позволяло тело, а на том, который был заложен в моей природе.

На большее чем на гармонию, я не претендую.

Потому что гармония предполагает такое состояние тела, при котором оно не только перестает быть причиной неудач, – оно вообще перестает быть объектом внимания. Тела при этом как бы нет, человек свободно воплощает себя, свободно поднимается на уровень своих духовных притязаний.

Хочу сразу уточнить: я не имею в виду совершенство. Хотя бы потому, что всегда очень скромно оценивал отпущенное мне природой. Другим она дала больше – вот их пусть это и заботит. И, может быть, сознание ограниченности своих возможностей и было причиной того, что о столь высоких материях я размышлял очень редко. Проще говоря, по натуре я прагматик и практик. Жизнь – то есть, природа, заставляет быть таким! Ну, а если все же подобные мысли у меня возникали, так только в связи с шахматами. Но и тогда они имели не конкретный, а общий характер. Ведь шахматная партия создается не одним человеком, а двумя, и не в сотрудничестве, а в борьбе, в противодействии, в разрушении планов соперника. Как же можно говорить о совершенстве через разрушение?

И все же иногда совершенство – или нечто близкое к совершенству – возникает на шахматной доске. Откуда? Его рождает созидательная идея. В любой красивой шахматной партии она присутствует непременно, и, как показывает практика, чем истинней такая идея – тем больше в ней энергии, тем она непобедимей. А вот сплетение и взаимное обогащение двух противоборствующих созидательных идей и является дорогой к шахматному совершенству.

Вынужден повторить, что во время партии об этом обычно не думаешь. Может быть, и зря: хотя проигрывает, как правило, тот, кто ошибается последним, все же большие шансы на победу – даже при технических огрехах – остаются за тем, чья созидательная идея плодотворней, точнее раскрывает сущность ключевой позиции.

Сейчас, спустя столько лет после начала той работы по восстановлению себя, могу сказать, что я потерял ощущение возраста. Я чувствую себя лучше, чем в двадцать лет, и могу гораздо больше. Тело перестало быть мне помехой; я смело полагаюсь на него, потому что оно меня практически не подводит. Оно готово тянуть любой воз, в который впряжется моя душа. Я возвратился на высший шахматный уровень; я стою на нем прочно и со спокойной уверенностью жду схватки со своим главным соперником. Все будет хорошо, если не подведет душа: иногда я ловлю себя на том, что уже без прежнего интереса отношусь к этой борьбе. Ведь все это уже было! – и не раз; все испытал, все знаю; скучно, братцы, иногда бывает!.. Может быть, и в самом деле нужно взять на регистр выше – выше конкретных партий, конкретных матчей, выше борьбы с Каспаровым – и больше думать о совершенстве? Вот уж где не соскучишься! Но как узнать тот разумный предел, на который можешь претендовать? Как соразмерить свои возможности и свою мечту? Или мечта – это и есть мера наших истинных возможностей?