Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Карпов. «Корчной был не похож на себя в этот вечер. Слишком взвинчен. А найденный мною за доской и перечеркнувший его атаку ход буквально потряс Корчного. Он потерял контроль над собою, и с какого-то момента я даже стал чувствовать себя неловко, потому что на двадцать ходов у него оставалось меньше минуты, тут физически невозможно успеть, но он почему-то не сдавался, и мне уже было все равно, как выигрывать».

Корчной. «Проиграв две партии, я впервые признал: у меня тяжелый противник. Впрочем, были и обнадеживающие открытия. Мне удалось спасти несколько партий в худшем положении. Как? Только потому, что, в отличие от многих, Карпов не спешил использовать перевес, а ждал дальнейших ошибок».

Словом, для рядового болельщика особых эмоций четные партии не обещали. Карпов однообразно и корректно нажимал. Корчной терпеливо доказывал, что такой нажим он без особого напряжения выдержит. Правда, в семнадцатой, имея преимущество, Корчной перенапрягся – и проиграл. Зритель понадеялся было на восемнадцатую: по всеобщему убеждению, после третьего поражения Корчному ничего не оставалось, как сжечь мосты и броситься в рукопашную – пан или пропал. Но прошло две минуты игры }Корчной наконец-то призадумался над одиннадцатым ходом, демонстраторы перестали бегать по сцене, заглядывая через плечи гроссмейстеров и судорожно двигая по огромным доскам плоские фигуры, – и тогда по залу проплыл стон: опять французская… Тоска!

Девятнадцатая партия открывала последнюю четверть матча. Он нее не ждали ничего. Победа Карпова ни у кого не вызывала сомнений. Уж если в восемнадцати партиях Корчному ни разу не удалось его побить, то в оставшихся шести да при таком разгромном счете – куда там!

Все было, как всегда: Корчной не поднимался от доски, Карпов прогуливался по залитой светом, совершенно лишенной теней, сцене, иногда присаживался, но ненадолго. Потом он скажет мне: «Я уже решил, что матч закончен, и играл с легкой душой. Не легкомысленно, как полагают некоторые комментаторы, но без того страшного напряжения, которое до сих пор удавалось нагнетать нам обоим, вкладывая все свое умение и волю в каждый ход. Я был опустошен – не интеллектуально, но нервно, – и мне стало нечем наполнить эту партию».

Она уверенно катила к мирной пристани, но перед самым контролем Корчному удалось чуть-чуть перехитрить заскучавшего партнера. Тупая позиция вдруг обострилась до крайности, пресс-центр зашевелился, забурлил; шахматные комплекты, громоздившиеся лакированной пирамидой, оказались нарасхват, их даже недоставало теперь; на каждой доске стремительно возникали и тут же опровергались экзотические варианты, журналисты метались между гроссмейстерами, заглядывали в глаза. «Выиграет», – уверенно говорили сторонники Корчного и демонстрировали победные варианты. «Устоит», – снисходительно говорили сторонники Карпова, и в их исполнении позиция оказывалась совершенно непробиваемой. «Уж сколько раз это было – хуже было! – ну и что?» – «Не надо считать», – уклончиво отвечали третьи.

Даже Корчной заметно заволновался, тер шею, сжимал виски, раскачивался в кресле больше обычного и наконец решился на довольно редкий шаг: взял на себя оставшиеся у Карпова неиспользованные 27 минут. Позиция была достаточно интересна, чтобы повертеть ее на свежую голову, просчитать ее всю, вплоть до самых немыслимых на первый взгляд ходов.

И только Карпов был спокоен. Он видел, что успевает. Опережает противника ровно на один ход. А больше и не требуется!

Флор. «Карпов опоздал на доигрывание на несколько минут. Корчной сказал нам с О Келли печальным голосом: „Когда человеку не везет, то никакая позиция не выигрывается“. На основании этой фразы мы с О Келли поняли, что Корчной выигрыша не нашел. Была еще одна деталь: Корчной явился на это доигрывание без термоса. Значит, он рассчитывал на быстрое окончание».

Первые восемь ходов доигрывания были сделаны за минуту – оба шли по домашнему анализу. Затем Корчной чуть замедлил темп – привыкал к новой конфигурации. И вдруг на десятом ходу Карпов отдал качество…

Корчной: «Я уже начал задумываться над ходами – не потому, что не знал их, просто втягивался в игру, – а Карпов отвечал все в том же стремительном темпе, без малейших колебаний, и точно так же без колебаний он вдруг побил на c6… Этого я не ждал. Домашний анализ показал: на доске ничья, и я пришел доигрывать ее только потому, что такой это был матч, в нем игрались позиции и вовсе мирные, а эта была более чем остра, одно только жаль – бесплодна. Я это знал точно. Чтобы убедиться в этом, времени было больше чем достаточно. Но жертву качества я не смотрел… Впрочем, выбора у меня все равно не было, я забрал ладью и, «поверив» Карпову, сделал в предложенном им варианте еще один очевидный ход. Он опять ответил сразу, значит, все шло по его домашней разработке, и весь его вид при этом выражал скуку, мол, на доске битая ничья, так чего зря фигурами возить. Но мне эта новая позиция чем-то показалась. Что-то в ней было! Я еще не знал, что именно, но чутье мне подсказывало: что-то есть. И я стал искать. Это заметил Карпов и видимо понял, что я примеряюсь к позиции неспроста. Тут пришел его черед «поверить» мне, моему чутью. Он стал искать тоже. Я уже не замечал его, потому что шел по верному следу и наконец нашел выигрыш. Только тогда я опять о нем вспомнил, взглянул на него и прочел в его глазах: он только что увидел то же, что увидел и я, – свое неотвратимое поражение…»

Карпов. «Так и было. И ничего в этом нет удивительного. Когда неделю за неделей почти каждый день по нескольку часов подряд сидишь напротив одного и того же человека, стараешься разгадать его планы, разрушить их, противопоставить им свои, борешься с ним, когда ты знаешь о нем все, привык ставить себя на его место, вживаться в него, видеть позицию его глазами, оценивать ее по его вкусу… тогда вокруг доски, над нею возникает поле единой мысли. Это не чтение мыслей на расстоянии, нет! – но спустя определенный период времени ты настолько сживаешься с партнером, что разгадываешь его намерения как бы непроизвольно. Словно входишь с ним в одну и ту же комнату, где, зная вкусы партнера, можешь сразу указать, какие именно предметы и почему именно заметит он в первую очередь. Так и в этой партии. Я шел по разработке, уверенный в ее прочности. Но когда Корчной почувствовал просчет, я это заметил по нему сразу, постарался взглянуть на позицию его глазами и понял, где он ищет. Мы действительно нашли решение одновременно. Чутье его не обмануло».

Эта победа – неожиданная и странная – изменила только счет, но отнюдь не матчевую ситуацию. О переломе не было и речи – слишком случайной выглядела эта победа. В следующей партии Корчной выкрутился каким-то чудом, а двадцать первую мало кому удалось поглядеть: уже после двенадцатого хода (шла четырнадцатая минута игры) Карпов мог с чистой совестью сдаться. Он это сделал еще через 45 минут, на своем девятнадцатом ходу. Журналисты и болельщики, наученные опытом прежних затяжных баталий, стали подъезжать к Концертному залу только после шести вечера, а самые практичные – к семи и даже восьми. Но их ждали запертые двери и полумрак плохо различимого через стекло пустынного фойе.